Женщины-масонки

Монселе Шарль

– Но если я свободна сегодня, то почему же я стала пленницей вчера?– спросила она.– Это освобождение удивляет меня не меньше, чем заточение.

– На это вам должна ответить ваша совесть,– заметила Марианна.

Амелия повернулась к другим женщинам, смотревшим на нее с выражением искренней грусти.

– Быть может, вы, сударыня, выскажетесь более определенно?– спросила Амелия.

– Вы предали наше общество,– прошептала госпожа Ферран.

– И вы полагаетесь на свидетельство этой дамы? – спросила Амелия, пренебрежительным кивком головы указывая на Марианну.

– Нет.

– Тогда где же доказательства обвинения?

– Здесь побывал ваш муж.

– Филипп!– с горечью воскликнула Амелия.

– Он произнес речь, и мы ее слышали.

– Этого не может быть!

– Сударыня, наша скорбь не уступает вашей.

– Это еще одна ловушка! Филипп ничего сказать не мог! Да и что, собственно, он мог бы сказать?

Марианна холодно улыбнулась.

– Почему же вы так волнуетесь, если вы невиновны? – спросила она.– Прекратите этот разговор… Вам возвращена свобода – почему же вы ею не воспользуетесь?

– Вы правы,– помолчав, ответила Амелия.– Я должна буду оправдаться перед Орденом.

И, обращаясь к Марианне, прибавила:

– Но до тех пор я должна поговорить с вами наедине, притом сию же минуту. Вы разрешите, сударыни? – обратилась она к другим женщинам.

– Наша роль окончена,– ответила графиня Дарсе, удаляясь вместе со своими молчаливыми подругами.

Убедившись в том, что они ушли, Амелия подошла к Марианне.

– Вам нужна жизнь Филиппа или моя жизнь? – спросила она.

– Мне ничья жизнь не нужна,– отвечала Марианна.

– Однако ваша ненависть должна выбрать или его, или меня. Я тоже устала беспрестанно встречать вас на своем пути. Ваша назойливость не имеет себе равных, и, когда я подумаю о том, что вы держали меня в плену здесь, у себя в доме, я нахожу, что ваша дерзость заслуживает самого сурового наказания.

Эти слова били Марианну, как удары хлыста.

– Покончим же с этим,– продолжала Амелия.– И прежде всего что касается Ордена женщин-масонок и моего предательства, то да будет вам известно, что не только я погибла – погибли и вы!

– Кто из нас нарушил клятву – вы или я?

– Я докажу, что вы являетесь соучастницей моего преступления. Я предъявлю анонимные письма, которые вы посылали Филиппу. Эти письма первыми возбудили у него подозрения и заставили его следить за моими выездами из дому. Я выследила, я узнала человека, который писал эти письма под вашу диктовку. Вы платили ему – я сделала его богатым. Он будет свидетельствовать против вас!

– Это выдумки! – прошипела Марианна, которая не смогла скрыть некоторого замешательства.

– Вы действительно актриса!– презрительно пожав плечами, сказала Амелия.– К каким жалким способам вы прибегали, какими жалкими способами вы не брезговали! Я удивляюсь, что, когда вы держали меня в руках, вам не пришла в голову мысль сделать так, чтобы я провалилась в какой-нибудь люк! Это было бы вполне достойно вас.

Марианна хотела что-то ответить, но молодая женщина продолжала; негодование придавало ей силы.

– Доселе никто и никогда не вызывал у меня ненависти, но мне кажется, что и в этом случае я вела бы себя не так, как вы, а главное, я вела бы себя достойнее. Даже ненависть может быть благородной. А вы и не подозревали об этом, правда ведь?… А знаете, вы недостойны любви Филиппа!

Эти слова окончательно добили Марианну. Губы ее побелели.

– Я… недостойна его любви? – пробормотала она, одновременно терзаемая гневом и скорбью.

– Да, недостойны,– повторила Амелия.

– Но… почему же?

– Потому что вы не сумели ни умереть у его ног, ни покарать его у своих ног!

Марианна опустила голову на грудь.

– Это правда,– произнесла она, словно разговаривая сама с собой.– Я стала жестокой, не сумев стать сильной. Откуда взялась у меня такая жестокость? Увы, она, конечно, возникла у меня в детстве. Слишком сильно меня мучили и били, чтобы это злое семя не запало мне в душу. В вашем кругу детей воспитывают иначе, не правда ли? А как, по-вашему, можем научиться отличать порок от добродетели мы? Выйдя из колыбели, мы можем научиться читать по складам только два слова: труд и жестокость. А потом, когда мы становимся злыми, люди удивляются и возмущаются; им не нравится, что в наших жилах временами начинает клокотать черная кровь наших отцов!… Весьма сожалею, сударыня, что я не окончила школы утонченной, возвышенной мести. Я мщу так, как могу и как умею. Я не примешиваю к моей мести моего самолюбия. И, следовательно, вопрос о том, достойна я или же недостойна любви вашего мужа, уж вы-то не можете решить никоим образом. Но чего я и в самом деле не заслуживаю, так это того, чтобы со мной обращались презрительно и подло, чтобы со мной обращались, как с рабыней. Дочь народа и дочь аристократии одинаково остро ощущают подобные оскорбления!

– Вы ошибаетесь,– заговорила Амелия.– То, что было бы преступлением для порядочной женщины, только наказание, и часто примерное наказание для женщины неуважаемой, женщины вне закона. Если вы хотите, чтобы с вами обращались так, как обращаются с честными женщинами, то для начала и вы будьте честными, а иначе как же сможете вы получить преимущества, которыми пользуемся мы? А такие женщины, как вы,– это всего-навсего игрушки в руках мужчин, и вы сами это знаете, вы это принимаете, и, однако, вам не нравится, когда в один прекрасный день вас бросают, как надоевшую игрушку, а иногда и ломают, отбрасывая! Гордыню нельзя искупить несчастьем. Если в минуту, когда Филипп себя не помнил, он и ударил вас, то это потому, что его толкнула под руку чужая злоба, превосходящая его гнев. Вы должны были бы смириться, но нет! Вы предпочли борьбу, борьбу темную, постыдную, тайную, борьбу с помощью доносов и клеветы! И теперь не в вашей да и не в моей власти избавиться от ее последствий, мы обе катимся в бездну, которую разверзли вы!

– Что ж, тем лучше! – вскричала Марианна.– Тем лучше, ибо вас я ненавижу еще сильнее, чем его! Я ненавижу вас за все то счастье, которое вы ему дали! Я ненавижу вас за вашу чистую, спокойную красоту, соперничающую с моей красотой, тревожной и мрачной! Ненавижу вас за ваше детство в поцелуях и кружевах, за вашу молодость, гордую и прилежную, за все те преимущества, которые подарил вам слепой случай! Ненавижу за ваше превосходство передо мной, превосходство, которое меня убивает! И наконец, я ненавижу вас потому, что я все еще люблю его!

– Ах, вот оно что! – воскликнула Амелия и застыла, как статуя оскорбленной невинности.

– Теперь-то вы понимаете, почему я ненавижу вас обоих и почему я не могу сразить его, минуя вас, а вас – минуя его? Я люблю его, я люблю его больше, чем прежде!

– Сударыня!…

– Вы хотели поговорить со мной наедине,– продолжала Марианна,– и я вас выслушала, я позволила вам сказать все, что вам было угодно. Дайте же высказаться и мне! Вы дали мне понять, что я пылинка, ничтожнейшее существо в мире, что я жертва несчастья. Что ж, пусть будет так! О том, чего вы не договорили, я догадываюсь. Вас удивляет, что я не искала утешения в религии. Что вы хотите? Когда я была маленькой, меня научили читать только «Отче наш». Я вам уже сказала: воспитание – это все. Но сколь бы ни был суров Тот, Кто будет судить меня, Он увидит только то, что моя жизнь была сплошной любовью и сплошной ошибкой. Я не любила никого, кроме Филиппа, я никогда не полюблю другого, но я люблю его по-своему, понимаете ли вы это? Я люблю его так, как любят дочери наших родителей,– люблю необузданно, безрассудно, эгоистически. Я знаю, что понять это невозможно, но я не хочу, чтобы он был счастлив с другими; я предпочитаю, чтобы он страдал из-за других, я предпочитаю, чтобы он страдал из-за меня. Ах, если бы кто-нибудь мог вручить мне судьбу Филиппа – Филиппа больного, покинутого, бедного, я обожала бы его больше, чем прежде, и каждая минута моей жизни принадлежала бы ему!… Сударыня, я не знаю, как его любите вы; но я сомневаюсь, что вы любите его так же сильно или еще сильнее, чем я.