Женщины на российском престоле

Анисимов Евгений Викторович

Но Андрей Иванович был всегда одинок. Общение с ним было крайне неприятно. Его скрытность и лицемерие стали притчей во языцех, а не особенно искусное притворство – анекдотично. Как правило, в самые ответственные или щекотливые моменты своей карьеры он заболевал. То вдруг у него начиналась подагра или хирагра, то он надолго сваливался в постель, и вытащить его оттуда не было никакой возможности. Не без сарказма Бирон писал в апреле 1734 года Кейзерлингу: «Остерман лежит с 18-го февраля и во все время один только раз брился (Андрей Иванович, ко всему прочему, был страшный грязнуля даже для своего не особенно чистоплотного века. – Е.А.), жалуется на боль в ушах (чтобы не слышать вопросов. – Е.А.),

обвязал себе лицо и голову. Как только получит облегчение в этом, он снова подвергнется подагре, так что, следовательно, не выходит из дому. Вся болезнь может быть такого рода: во-первых, чтобы не давать Пруссии неблагоприятного ответа… во-вторых, турецкая война идет не так, как того желали бы».

А вот что писал об Остермане английский посланник Финч: «Пока я говорил, граф казался совершенно больным, чувствовал сильную тошноту. Это одна из уловок, разыгрываемых им всякий раз, когда он затруднялся разговором и не находил ответа. Знающие его предоставляют ему продолжать дрянную игру, доводимую подчас до крайностей, и ведут свою речь далее; граф же, видя, что выдворить собеседника не удается, немедленно выздоравливает как ни в чем не бывало».

Действительно, в своем притворстве Остерман знал меру: острый нюх царедворца всегда подсказывал ему, когда нужно, стеная и охая, отправиться во дворец. Анна Иоанновна весьма уважала Андрея Ивановича за солидность, ученость и обстоятельность. Когда требовался совет по внешней политике, без Остермана при дворе не обходились. Нужно было лишь набраться терпения и вытянуть из него наилучший вариант решения дела, пропуская мимо ушей все его многочисленные оговорки, отступления и туманные намеки.

Остерман был хорош для императрицы Анны как человек, целиком зависимый от ее милостей. Иностранец, он хотя и взял жену из боярского рода Стрешневых, но все равно, в силу своего нрава и положения, оставался чужаком в среде русской знати. Тем крепче он льнул к сильнейшему. Вначале таким был светлейший князь Меншиков, которого Остерман предал ради Петра II и Долгоруких, затем, при Анне Иоанновне, он заигрывал с Минихом и долго добивался расположения Бирона, который Андрея Ивановича не любил и не доверял ему, но без вице-канцлера обойтись не мог до самого конца своего господства. И этим Остерман успешно пользовался.

Надежные руки и уши государственной безопасности

Был еще один незаменимый чиновник, и тоже Андрей Иванович. Начальник Тайной канцелярии граф Ушаков входил в число нужнейших государыне людей. Он держал руку на пульсе страны. Пожалуй, не было в Тайной канцелярии ни одного сколько-нибудь заметного сыскного дела, с которым бы благодаря Ушакову не знакомилась императрица. Конечно, она не читала многотомные тетради допросов и записи пыточных речей. Для нее готовили краткие экстракты, Андрей Иванович приносил их императрице и, делая по ним обстоятельные доклады, покорно ожидал резолюции – приговора.

Ушаков был человеком опытным и, как положено людям его профессии, незаметным. Начав гвардейцем-порученцем при Петре Великом, он прошел школу П. А. Толстого, помогая ему расследовать дело царевича Алексея Петровича и выполняя другие щекотливые поручения в образованной в 1718 году Тайной канцелярии. В 1727 году нечистый его попутал – он попал под следствие по делу Антона Девьера (так называемый заговор против Меншикова), был сослан, но к концу царствования Петра II вновь всплыл. И немудрено – таких людей, как Андрей Иванович, было весьма мало и в то время.

Преданный служака, хладнокровный, не сомневающийся исполнитель, он видел мир только в одном специфическом – сыскном – аспекте. Известно дело баронессы Соловьевой, которая, будучи в гостях у самого Андрея Ивановича, за обеденным столом на чем свет стоит ругала своего зятя и между двумя блюдами сказала, что тот написал какое-то непотребное, оскорбительное для чести Ее Императорского Величества письмо.

На следующий день гостья Ушакова была арестована, а все письма у нее и в семье зятя изъяты.

Андрей Иванович быстро понял вкусы и пристрастия Анны Иоанновны и умело им угождал. Это было нетрудно сделать. С одной стороны, императрица очень не любила своих политических противников или тех, кого таковыми считала, и преследовала их беспощадно, а с другой стороны, она обожала копаться в грязном белье своих подданных, особенно тех, кто принадлежал к свету. По делу баронессы Соловьевой, к примеру, Ушаков представил «на Верх» выписки из писем ее зятя, в которых не было никакого политического криминала, но зато содержалось много «клубнички»: жалоб на непутевое поведение дочери баронессы, описаний скандалов в семье и т. п. Все это было чрезвычайно интересно императрице.

Ведомство же Андрея Ивановича было страшным местом. Бумаги Тайной канцелярии пропитаны смертным потом и кровью пытаемых в застенке. В это время господствовала система «слова и дела» – публичного объявления о государственном преступлении. Человек, кричавший «слово и дело» – доносчик, – тотчас арестовывался вместе с теми, на кого он доносил. И сыскная машина начинала свою неспешную и кровавую работу.

Выйти на свободу без пытки, допросов «с пристрастием» удавалось немногим. Пытали не только подозреваемых в государственном преступлении, но и доносчика, если тот, на кого он донес, выдержал пытку и ни в чем не признался. И тем не менее люди бежали доносить друг на друга – слишком велика была опасность оказаться недоносителем и в качестве такового попасть в Тайную канцелярию. Чтение следственных дел оставляет тяжелое впечатление: страх дыбы и раскаленных клещей разверзал любые уста, и под пыткой люди теряли честь, совесть, вообще – человеческий облик. Анне Иоанновне было интересно узнавать всю подноготную, все грязные и позорные тайны.

Андрей Иванович Ушаков был всегда рядом с императрицей. Он оставлял впечатление надежности и верности, и, как часто бывает, между главой государства и шефом политического сыска возникла особая связь – связь сообщников, соучастников, ибо только они вдвоем знали столько тайн и видели столько грязи.

А была ли «бироновщина»?

Аннинское царствование известно в литературе как «бироновщина», а это, согласно всем советским энциклопедиям, очень нехорошо: «Реакционный режим… Засилье иностранцев, разграбление богатств страны, всеобщая подозрительность, шпионаж, доносы, жестокое преследование недовольных».

О «засилье иностранцев» скажем ниже, а как оценить все остальное? Но разве вы, читатель, можете назвать хоть один период русской истории, когда бы не грабили нещадно богатства страны, не обирали народ, когда бы в России не господствовал шпионаж, не процветали доносы, когда бы не преследовали, и весьма жестоко, недовольных? В этом смысле «бироновщина» мало чем отличается от «меншиковщины», «потемкинщины», «аракчеевщины» или «сталинщины». Бирону и его клике ставится в вину попрание национальных интересов России, унижение русской нации. Так ли это? Действительно, в правящей верхушке России тех лет было немало немцев, но почти все они уже давно жили в России. Двери страны для иноземцев широко раскрыл еще Петр Великий. По-разному складывались судьбы тех, кто приезжал в Россию. Одни, заработав длинный рубль, уезжали домой, другие оставались, прирастали к этой земле, получали признание и прижизненную и посмертную славу. Бесконечен ряд этих людей – военных, инженеров, художников, артистов, врачей, ученых. Многие из них были талантливы и даже гениальны. В этом длинном ряду архитекторы Д. Трезини, отец и сын Растрелли, ученые Л. Эйлер, Ж. Н. Делиль, Я. Штелин, Д. Бернулли, Г. З. Байер, Г. Ф. Миллер, мореплаватель В. Беринг. Я перечисляю немногих из тех, кто жил во времена Анны, и не говорю о тех, кто прославился позже, – при Елизавете Петровне и Екатерине II.