Женщины на российском престоле
Шрифт:
Ее величество немедленно возложила их на принцев Петра и Карла, сыновей герцога Курляндского».
Создается впечатление, что Анна и Бироны составляли единую семью. Они вместе присутствовали на праздниках, вместе посещали театр и концерты, катались на санях по Невскому, а по вечерам играли в карты. Этот треугольник мог удивлять наблюдателей, но история знает немало подобных комбинаций, в которых все и всем давным-давно ясно, и у каждого своя роль, свое место и общая судьба.
Приятелям Бирон жаловался на то, что вынужден целыми днями быть с императрицей, тогда как его ждут государственные дела. Но это – или минутная слабость, или лукавство. Помня печальную судьбу своего предшественника Бестужева, Бирон ни на один день не оставлял Анну Иоанновну без присмотра. Если он уходил, то возле царицы оставалась его супруга или кто-нибудь из соглядатаев. Русскому послу в Варшаве И. Х. Кейзерлингу он откровенно писал: «Крайне необходимо осторожно обращаться с великими милостями великих особ, чтоб не воспоследовало злополучной перемены». И этому правилу Бирон следовал всю свою жизнь с Анной Иоанновной. Умирая, она отдала своему возлюбленному самое дорогое, что у нее было, – власть, и не ее вина, что он не удержал этот подарок в своих руках.
Голубая мечта Бирона
Воцарение Анны открыло перед Бироном головокружительные горизонты. Анна Иоанновна выхлопотала для любимца у австрийского императора титул имперского графа, он стал кавалером высшего ордена – Андрея Первозванного и обер-камергером. Для того чтобы это выглядело посолиднее, в Табель о рангах были внесены изменения, и новоиспеченный обер-камергер вместе с чином «переехал» из 4-го сразу во 2-й класс.
Но заветной мечтой Бирона было стать герцогом Курляндским, занять по-прежнему пустующий трон в Митаве. Дело это было многотрудное: пруссаки и поляки внимательно присматривались к Курляндии. Кроме того, курляндское дворянство слышать не хотело о передаче трона худородному Бирону. Сохранилась подробная переписка фаворита с Кейзерлингом – русским посланником при саксонско-польском дворе. Бирон изо всех сил стремился усыпить бдительность возможных конкурентов – ставленников польского и прусского королей. Он писал Кейзерлингу: «От меня выведывают, не имею ли я особой какой-либо цели в курляндском деле. Ваше высокоблагородие знаете, как я мало склонен к тому во всю мою жизнь, а тем более на будущее время, ибо я доволен своим положением, и если только Богу угодно даровать нам герцога, то мне должно быть все равно, кто бы он ни был, только бы страна могла быть счастлива с ним». И далее: «Мое постоянное желание – отказаться от всего света и короткое время моей жизни провести в спокойствии… теперь я не тот, кто ищет славы от своих трудов».
Но мы-то знаем, что он был тот, тот самый! И когда весной 1737 года наступил решительный момент, Бирон был к нему готов. Неожиданно для политических интриганов расслабленный Бирон вдруг начал действовать решительно и смело. Он привел в действие всю мощную машину империи: началось активное дипломатическое давление, в Курляндию вступил «ограниченный контингент» русских войск. Поспешно собранный сейм курляндского дворянства надежно «охраняли» русские драгуны, и делегатов предупредили о том, что, конечно, каждый волен голосовать за или против Бирона, но те, кто с его кандидатурой будут не согласны, могут собираться в Сибирь.
Стоит ли говорить, что выборы были на редкость единодушны. Голубая мечта Бирона исполнилась. С чувствами игрока, выигравшего последнюю, решающую партию, он писал Кейзерлингу о проигравшем прусском короле: «Но только его лиса [уже] не схватит моего гуся». Бирон не собирался переселяться в Курляндию. Его место было подле Анны. В Митаве была подготовлена база для возможного отступления. Чтобы сделать ее удобнее, Бирон послал в Курляндию блестящего архитектора Франческо Бартоломео Растрелли. Его не ограничивали ни в чем, и государственный карман был широко раскрыт для расходов на возведение дворцов в Митаве и Руентале. Не прошло и нескольких лет, как возникли сказочные чертоги. Правда, им пришлось долго ждать своего господина – он не отходил ни на шаг от императрицы, а потом, вскоре после ее смерти, его как государственного злодея отправили совсем в другом направлении…
Как правильно: «опробуеца» или «апробуэтца»?
Читатель вправе спросить: каким все же государственным деятелем была императрица Анна Иоанновна? Ответ прост: да никаким! Совершенный ноль! Для того чтобы на пространном докладе или челобитной нацарапать: «Быть по сему», «Отдать ему» или «Опробуеца» (вариант – «Апробуэтца», в смысле «опробовать, утвердить, одобрить»), много ума не требовалось. Анна Иоанновна постоянно демонстрировала откровенное нежелание заниматься государственными делами, особенно в дни, когда она отдыхала. А отдыхала она почти непрерывно. Императрица часто выговаривала своим министрам за то, что они вынуждали ее что-то решать, особенно по делам, которые назывались мелкими или малыми. Так, в 1735 году Анна Иоанновна предупреждала членов Кабинета министров, чтобы «о малых делах Нас трудить» не надлежало.
Нельзя сказать, что императрица полностью устранялась от государственных дел. Но она предпочитала скорее слушать доклады, чем самой сидеть над бумагами. Особенно часто докладывали ей Андрей Иванович Остерман и Артемий Петрович Волынский. И уже по совету и рассуждению с Бироном Анна Иоанновна выносила решение. Для приведения в действие всей огромной государственной машины нужна была краткая резолюция или одобрительный кивок головой. Да и это бывало Анне Иоанновне трудно. Артемий Волынский, вернувшись из дворца, с раздражением говаривал приятелям: «Государыня у нас дура, резолюции от нее не добьешься!»
Особую проблему для государыни представляли надоедливые челобитчики-просители. Годами гонимые и томимые канцеляриями и конторами, они ехали в Петербург с последней надеждой и терпеливо поджидали царицу у дворца, чтобы с воплем отчаяния пасть ей в ноги и протянуть слезами написанную жалобу на какую-нибудь несправедливость. Некоторые смельчаки ухитрялись прорываться под царицыны пули в Петергоф или настигнуть Ее величество на прогулке и там подавать челобитную. Но удавалось это мало кому – почти всех вылавливала стража.
В 1736 году в Тайной канцелярии рассматривалось дело одного доносчика, который, вывалившись из кустов в Летнем саду, своими воплями и видом до смерти перепугал императрицу. Несчастного уволокли в тюрьму. Известен и эпизод с просительницей, которая, «долго ища случая», сумела улучить момент и подать царице свою челобитную о задержанном жалованье ее мужа. Анна Иоанновна сурово отчитала просительницу: «Ведаешь ли, что мне бить челом запрещено?» – и потом велела вывести бедную дворянку на площадь и выпороть плетьми. Для науки другим, конечно.
В 1738 году Анна Иоанновна решила разом покончить с проблемой жалоб. Она распорядилась, чтобы Сенат собрал все жалобы и, «рассмотрев, решение учинил, как указы повелевают, чтоб бедным людям справедливость учинена была безволокитно и Ея императорское величество о таких обидах больше прошениями не утруждали». Замечательно мудрое решение – мечта всех русских правителей! Думаю, что Анна Иоанновна приняла его самостоятельно.
Наша помещица Ивановна была свято убеждена в неотразимой действенности крика. «Ты попа того призови, – поучала она Салтыкова в одном из писем, – и на него покричи…» Как вспоминает генерал-прокурор Сената Я. П. Шаховской, вид прибывшего с «гневным указом» петербургского генерал-полицмейстера В. Ф. Салтыкова был зловещ. Он созвал чиновников и «весьма громким и грозным произношением (обязательная деталь! – Е.А.) объявил нам, что Е. И. В. известно учинилось, что мы должность неисправно исполняем, и для того приказала ему объявить свой монарший гнев и что мы без наказания оставлены не будем».
Анна Иоанновна свято верила, что, содрогнувшись от крика и угроз, чиновники тотчас прекратят воровать, лениться и бессовестно волочить просителей. Как тут не вспомнить другого Салтыкова, известного как Щедрин!
«Персона женская, к трудам неудобная»
Летом 1738 года Артемий Волынский объявил в Кабинете министров, что Анна Иоанновна «при отшествии своем из Санкт-Петербурга в Петергоф изустным именным своим Высочайшим указом изволила объявить, что изволит шествовать в Петергоф для своего увеселения и покоя, того ради чтоб Е. И. В. о делах докладами не утруждать, а все дела им самим решать, кабинет-министрам, как по особливому указу дана им в том полная мочь». И лишь «самыя важнейшия» дела докладывать императрице в Петергофе.