Женщины у колодца
Шрифт:
— Не понимаю твоей глупой болтовни, Петра, — возразила Марен. — Должна прямо сказать тебе, что ты говоришь глупости!
Петра была обозлена и поэтому она уже не в состоянии была соблюдать приличия в отношении гостьи.
— Не думаешь ли ты, что он взял тебя по какой-нибудь другой причине, а не потому, что у тебя карие глаза? Нет, Марен, ты ведь должна понимать что ты уже не молоденькая!
Когда разговор достиг этого пункта, то Оливер решил, что ему надо вмешаться, но, вместо этого, он взял свою шляпу и ушёл, захватив с собой Абеля. И вот
— Я, конечно, уже не молоденькая, о нет! Но и ты, Петра, тоже уж не годовалый зайчик, помни это! И притом, ты ведь уже более, чем достаточно, получила от человека, с которым ты меня связываешь теперь в своих подозрениях.
Но Петра заметила, что её девочки навострили уши, и поэтому она стала смеяться, чтобы выйти из затруднения, и воскликнула:
— Я получила? Да я ни одного гроша не получила ни от кого другого, кроме как от своего собственного мужа, поверь мне! Да и за что же мне будут давать деньги другие мужчины? Слава Богу, нам хватает того, что зарабатывает Оливер.
Конечно, это было сказано лишь для того, чтобы дать другой оборот разговору. Мало-помалу и обе спорящие матери успокоились и позднее заключили мир. Стали говорить о разных городских новостях и принялись за пятую чашку кофе. Женщины перегнулись через стол и, разговаривая, засматривали друг другу в лицо. В городе снова произошёл скандал — у Каспара, который работает на верфи. Он поколотил свою жену. Марен слышала об этом вчера вечером.
Петра возмутилась.
— Что же она сделала, жена Каспара?
— Ах, вероятно это вышло из-за другого рабочего на верфи.
— Посмел бы он тронуть меня рукой! — воскликнула Петра.
— Но, во всяком случае, что за жена у него! — заметила бабушка. Она состарилась и кровь охладела у неё давно. — Что только она выделывала в том году, когда Каспар был в плавании! Она отправилась на иностранном судне и долгое время служила кельнершей 11 за границей.
— Это удивительно, что она не принесла ребёнка, — заметила Марен Сальт.
11
Кельнерша — служанка в отеле.
— Почём ты знаешь, был у неё ребёнок, или нет?
— Тогда бы у неё был опять ребёнок потом.
— О, нет! — возразила Петра. — Она не из тех, которые рожают детей. Она может делать, что ей вздумается.
Бабушка задумалась об этом давнем событии, о поездке молодой матросской жены за границу. Тогда в городе очень много сплетничали по этому поводу. А между тем у неё такой чудесный отец, кузнец Карлсен, такой добрый и почтенный человек! И всё-таки...
— Да, всё так идёт в мире! — сказала Марен Сальт.
Но
— Младшая дочь Ольсена в середине прошлого месяца обвенчалась в Христиании, — сообщила она.
— В Христиании? Почему же именно там?
Так сообщалось в газете. Марен слышала, как это читали в лавке Давидсена.
— Кого же она получила в мужья?
— В газете сообщалось, что она вышла замуж за художника.
— Это тот самый художник, который рисовал картины у Ионсена и у Ольсена, — объявили маленькие девочки. О, это они знали наверное, эти вострушки! От них, ведь, ничто не укроется!
— Вероятно он происходит из богатой и знатной семьи, судя по тому, что говорил Давидсен.
— Странно! Всё совершилось так тихо и никто не слыхал об этом ни слова.
— Говорят, что невеста должна была обвенчаться как можно скорее, — сказала Марен многозначительно.
— А! — воскликнули все и несколько минут молчали, размышляя об этом.
— Да, все женятся и без конца изнуряют себя, — заметила Петра и снова вернулась к опасной теме разговора. — Ты, Марен, должна радоваться, что не вышла замуж.
— Ещё не поздно, — сказала бабушка.
— Петра думает, что поздно, — возразила обиженно Марен.
Но Петра не хочет прекратить этот разговор.
— Если я должна сказать тебе правду, — прибавляет она, — то, по-моему, ты давно уже выкинула всё это из головы. В сущности, сколько же тебе лет?
— Столько, что я и сама не знаю, — отвечала Марен, вставая. — Но я засиделась, почти весь вечер сижу здесь! Премного благодарна за угощение и за вашу любезность. Не забудь, Петра, зайти ко мне, когда будешь проходить мимо!
Нет, конечно, Марен была уже не молода. Но когда она быстро шла по улице и несла тяжёлые пакеты, как будто даже не замечая их тяжести, причём шаги у неё были такие лёгкие, как во время танцев, то, разумеется, никому бы не пришло в голову назвать её старухой. Впрочем, она и не выглядела старой. Её карие глаза были чистые и блестящие. Можно судить о том, какова была эта женщина, если она могла в таком возрасте родить ребёнка? Не говорите о Марен Сальт! Про неё ничего нельзя сказать дурного. А разве дочери Иёргена и его жена Лидия были лучше от того, что сидели дома и стремились возвыситься над своим положением? Разве лучше была Фиа Ионсен, которая рисовала сирень и с одинаковым выражением смотрела на мужчину и на дорожный столб?
— Я долго пробыла в отсутствии, — сказала Марен, входя в комнату. Маттис ничего не ответил и по-видимому вовсе не был расположен ласково говорить с нею. Впрочем, он как раз в эту минуту напевал какую-то песёнку ребёнку и только что начал куплет.
«Не попробовать ли мне задобрить его сообщением городских новостей? — подумала Марен. — Не рассказать ли ему про свадьбу в Христиании, или про то, что Каспар поколотил свою жену?»
Но Маттис был не из таких людей, которые интересуются городскими новостями. Поэтому она ограничилась вопросом: