Женщины у колодца

Кнут Гамсун

— Я хочу вас нарисовать ради вашего собственного лица. О вознаграждении тут не может быть и речи, — отвечал весело молодой художник.

Этот сын маляра был вовсе не плох. Он мог быть даже очень находчив порой, легко воспламенялся и всегда был влюблён. Лицо у него было славное, только руки были большие и неуклюжие. Доктор смотрел на них с неудовольствием.

— Ну, что ж, рисуйте! — сказал ему доктор притворяясь равнодушным.

— Благодарю вас. Но я хочу нарисовать вас в вашем рабочем кабинете, окружённого медицинскими препаратами и толстыми книгами, и погружённого в свою науку.

Доктор видимо встрепенулся. Вот это удивительный

художник, какое он обнаруживает понимание и уважение к учёному и его деятельности! Доктор был явно тронут таким отношением и даже чуть-чуть покраснел. Он выпил свой стакан, чтобы скрыть своё смущение.

Да, у Ольсена было в самом деле хорошо! Доктор совсем не ожидал этого вначале. Он хотел облагородить своим присутствием этот дом, как другие дома: Генриксена на верфи, Гейльберга, мелочную лавку Давидсена и Ионсена. Теперь же он хотел только благодушествовать в доме Ольсена, пока было можно. Но была у него и другая цель. Ему хотелось подставить ножку Ионсену, создать для него соперника в лице Ольсена и разделить город на два лагеря. Но все его планы разбились о добродушие и пассивность семьи Ольсена и её неспособность к интригам. Они понимали толк в хорошей еде, в деньгах и в дорогой мебели, приличествующей дому крупного купца. Но у них не было культуры, не было иллюстрированных журналов и тарелок, разрисованных которой-нибудь из дочерей. Семья Ольсен не стремилась ввысь, она была прикреплена к земле.

— Ионсен получил орден, — сказал доктор Ольсену. — Теперь ваш черёд.

Ольсен печально покачал головой и ответил:

— На это нет никаких шансов.

— Ничего тут нет недостижимого. Надо только немного потрудиться для этого, — заметил доктор.

Ольсен ещё раз покачал головой.

— Я ведь консульский агент такой страны, где орденов не существует, — сказал он.

— Так. Но во всяком случае вы могли бы иметь загородный дом, не так ли?

— Загородный дом? Конечно.

— Не правда ли? Почему только Ионсен один должен иметь загородный дом? Ведь вы же богаче его!

Ольсен засмеялся.

— Ну, не преувеличивайте! — сказал он.

— Итак, у вас будет загородный дом. И вы будете ездить туда на паре лошадей.

— На паре лошадей? О нет!

— Ведь вы же можете позволить себе это?

— Да, конечно, — отвечает Ольсен, и ударяя себя в грудь, восклицает: — На паре лошадей? Нет, извините меня! Я не могу ехать даже на одной лошади!

— Возьмите кучера. Ведь вы же понимаете это. Нарядите его в кафтан с блестящими пуговицами и в шапку с золотым околышем.

— Нет, нет! Кучер сам будет смеяться во всё горло, — заявил Ольсен. — А я не могу сидеть сзади двух лошадей.

— Ну, так в первый раз поеду я, вместе с госпожой Ольсен, — предложил доктор. — Вы согласны, не правда ли?

— Я? О нет! — воскликнула она. — Храни меня Бог! Пусть едет ваша жена. Она это может...

Так ничего и не вышло из этой затеи.

XXV

В городе всё шло по старому, только почтмейстер не оправился от удара. Он получил отставку и маленькую пенсию и семья его перебралась в небольшой домик на верфи. На его место был назначен новый почтмейстер.

Лето прошло и двое молодых людей, считавшихся светочами в городе, Франк и Рейнерт, вернулись к своим занятиям. Они оба уехали на одном и том же пароходе.

Франк значительно опередил своего товарища в науках за летние

месяцы и можно было сразу увидеть, как много он учился. Он накопил в своём мозгу массу различных филологических познаний, вкладывая их туда, одну крупицу за другой, без особых усилий и лишь тратя на это время и жизненную силу. Теперь он стоял на палубе судна, немного пожелтевший и худой, почти без мускулов, точно созданный для того, чтобы учиться всё больше и больше. Окружающая обстановка не приковывала его внимания, он тупо смотрел на работу матросов, ничего не умея делать сам, своими собственными руками, а кочегаров он находил невероятно грязными. Конечно, он не мог грузить в трюм бочки и ящики, не для того он находился здесь, но он мог заглядывать в словари и знал столько священных грамматических правил! Можно ли было сравнивать его с грубыми матросами!

На пароходе он встретил своего товарища со школьной скамьи, Тот выскочил из машинного отделения, полуодетый, с потным лицом и расстёгнутой на груди рубашкой.

— Здравствуй! — сказал он, кивнув Франку.

— Здравствуй! — отвечал Франк, стараясь припомнить его. — Ты здесь?

— Да, — отвечал тот. — Разве ты не знал? Я кочегар. А как поживает Абель? Хорошо?

— Абель? Кажется.

Кочегар хотел возобновить школьные воспоминания и говорил Франку: «Знаешь ли? Помнишь ли об этом?». Когда он смеялся, то его белые зубы сверкали и он совсем не думал о том, что он так грязен. Он стоял прямо на сквозном ветру и не замечал этого. Франк несколько раз отодвигался в сторону, говоря:

— Здесь очень дует!

— Дома у тебя всё благополучно, сёстры здоровы?

— Кажется.

— Ха, ха, ха, можно, пожалуй, подумать, что ты не из дома едешь! И как странно, что ты не знал, что я здесь служу? Сёстры твои ведь знают это.

— У меня так много занятий, — отвечал уклончиво Франк.

— А помнишь ты, как мы разбили окна и как раз в это время пришёл директор?

— Нет, это было так давно, — сказал Франк, который уже был так далёк от всего этого.

Товарищ его заметил, что Франк очень учён и попробовал заговорить с ним о его собственных делах.

— Ты хочешь опять вернуться в университет? — спросил он.

— Само собою разумеется.

— Ах, Боже мой! И далеко ты ушёл? Скоро ты будешь пастором?

— Пастором? — улыбнулся Франк. — Нет, конечно нет!

— А что же?

— Я изучаю языки.

— А, языки всего мира? Ну, это тоже не пустяк. Все языки всего мира, как начальник школы? Но Рейнерт будет пастором?

— Нет, я не знаю.

— Как, ты не знаешь?

Франк неохотно ответил:

— Я не знаю, кем хочет быть Рейнерт.

— Я сегодня утром видел его, но он вероятно не узнал меня.

— Это возможно. Ты ведь такой чёрный.

— Во всяком случае, я с ним поздоровался, — сказал кочегар и принялся выгребать золу из топки и выбрасывать за борт.

Конечно, Рейнерт узнавал только тех, кого хотел узнать. Он едва узнавал Франка, который, однако, был его коллегой. Франк почти не видел его на пароходе. Рейнерт имел второе место, но постоянно вертелся на первом месте, а Франк занимал третье место, но был полон сознания, что он знает много языков. Ему было холодно и он всё старался разыскать себе тёплое местечко на палубе, когда пароход повертывался в другую сторону и ветер давал себя чувствовать сильнее. Франк решил, что, по приезде в Христианию, он первым делом купит себе пальто с бархатным воротником.