Женские праздники (сборник)
Шрифт:
– Хорошая философия, мистер Касовский, но ее опровергает ваш акцент.
Тут я ему выдаю из моего запасника. По-чешски – никакой реакции. По-венгерски – не врубается. Иду ва-банк:
– Ваша жена откуда родом будет?
– Из Израиля, а что?
Жаль, что Эдди не оказалось рядом. Все-таки у него было развито чувство опасности, пусть он и ошибался в деталях.
– Куш ин тохес, – вспомнил я слова, которые часто выкрикивают мальчишки у меня под окном. Что-то вроде «кушать подано» по-еврейски. В глазах у Шорта я с облегчением отметил признаки узнавания.
– Вообще-то к Израилю это не имеет прямого отношения, – развеял он мои надежды. – Но в Нью-Йорке, в творческих кругах, это выражение, кажется, пользуется успехом.
– Насчет творческих – не знаю, а в уличных – точно. От
– В Шипсхед Бэй вы ездите закаты писать?
– Закаты плохо идут. А что, вы знаете эти места?
– Пару раз выбирались туда с женой.
– Там есть парковка на отшибе. Я оставляю там свой битый «олдс», кроссовки вешаю на шею, и – вперед! Когда-то шлепал по Финскому заливу, теперь здесь. Мне иногда кажется, что я так пешочком в Америку за славой прикандехал. Ладно, как говорят у нас в России, не будем о грустном. Короче. Сначала я увидел красный «феррари». Каюсь, не удержался. Рядом никого не было, и я погладил его по бамперу. Верный симптом, да?
– Продолжайте.
– Хотите сказать, по мне не видно, что я ку-ку? Маскируемся. По вашему лицу тоже ведь не скажешь, а со скрепочкой вон что выделываете.
Шорт уставился на свои бегающие пальцы – он перекатывал между ними канцелярскую скрепку с ловкостью фокусника. Ага, подумал я. Наш человек. На секунду он поднес скрепку к свету, словно желая удостовериться в ее полной безвредности, а потом переложил в другую руку и устроил такую круговерть, что у меня зарябило в глазах.
– Надо думать, вы пришли ко мне поговорить не о скрепочке, – сказал он беззлобно, пропустив мимо ушей очередную мою выходку.
– Продолжаю. Вот уж не думал, что вам это будет интересно. На пляже я поискал глазами владельца, но берег казался безлюдным. Я по обыкновению разулся, повесил кроссовки на шею и зашлепал по воде. Знаете, за что я люблю ночное море? За однолюбство. Днем это такой котенок: ко всем ластится, со всеми заигрывает. А ночью – нет. Ночью оно принадлежит тебе со всеми потрохами. Ты входишь в него – по колено, по пояс, по грудь и наконец весь погружаешься в это живое тепло, в черное первобытное лоно, чтобы уменьшиться до размеров одноклеточного существа. Знакомые мотивы? Для вас стараюсь. Вообще-то я в море ни ногой, очень надо вариться в медузьей каше, да еще когда на тебя пялятся внаглую. Она стояла под деревом. Я сначала даже не понял, что это не мужчина. Просто пошел сказать, что здесь могут запросто оставить без колес. Даже фразу заготовил: «Это вы, дружище, оставили там на съедение свою красотку?» А потом увидел, кто это, и все слова вылетели из головы. Стою как дурак. Так ничего и не придумав, повернул обратно. Иду и вдруг понимаю, что она идет за мной. Не приближаясь и не отставая. Что называется, держит дистанцию. Я не испугался, а чего мне было пугаться, но сердце заколотилось, как у черта перед причастием. Обернуться нельзя и терпеть нету мочи. Перед лестницей останавливаюсь, чтобы надеть кроссовки. Она тоже остановилась, ждет. Я почему понял: у нее было такое шуршащее платье, за версту слышно. А туфли она, наверно, сняла. Иду я к машине, а где-то рядом – шорх-шорх. Но я уже взял себя в руки. На прощание даже фарами ей посигналил, и она мне в ответ.
Доктор меня внимательно слушал. Он умел слушать. В Нью-Йорке это большая редкость. Здесь человек как научился говорить в десять месяцев, так уже до смерти рот не закрывает. Пока из тебя слова сыплются, ты вроде как существуешь, кто-то, глядишь, остановился послушать этот бред, но стоит только замолчать – все, тебя нет. Вы посмотрите на всех этих рэпперов, лоточников, уличных проповедников – у них же язык без костей. Надо успокоить Эдди: Нью-Йорку бомба не грозит, просто когда-нибудь этот город заговорит себя вусмерть.
– И это всё? – после затянувшейся паузы спросил меня Шорт.
– Почти. Минут через пять я засек ее на светофоре. Я ждал левого поворота, а она стояла в правом ряду, третья сзади. Я снова посигналил ей фарами, повернул на Брайтон Бич и окончательно потерял ее из виду. Банально, правда? У меня в запасе таких историй больше, чем у вас джокеров в колоде. Вы уже поняли, с женщинами я двух слов связать не могу. Мне надо было родиться глухонемым. Вы случайно
– Мне кажется, вы что-то недоговариваете, – прервал он мою лирику.
– Разве? Дайте вспомнить. Я прижался к обочине, возле дома напротив, и не успел я вытащить ключ из зажигания, как у меня за спиной вырос красный «феррари». А дальше… сейчас я вас повеселю. Выхожу я из машины, пересекаю улицу и открываю своим ключом замок. Она, естественно, отстала, а я, как швейцар, держу дверь нараспашку. Наконец, шурша своими шелковыми юбками, она проходит в дом. Но дальше ни-ни. А я ничего понять не могу. Тупой как валенок. Она же здесь в первый раз! Вы даже не улыбнулись. С юмором туго? Ну ладно. Там лестница узкая, я кое-как протиснулся и показываю ей дорогу. Свою гарсоньеру я вам описывать не буду, это не для слабых нервов. Ума у меня хватило – свет только в ванной зажечь. Она пошла на себя взглянуть, а я давай наводить марафет. Ха-ха. У Эдди в подземке наверняка порядка больше. И тут она выходит – голая! Протягивает мне руку: дескать, веди. А как вести, когда меня трясет! У меня ведь, кроме старой натурщицы с обвислыми грудями в Питере и дешевых шлюх на Брайтоне, никого, считайте, не было. А тут… это чудо из пруда. Вы мне не поверите, но я до самого конца не понимал, зачем она за мной последовала. Судите сами. Включает она торшер и спокойно так прогуливается вдоль стен с картинами. Вернисаж в галерее Нахамкина! У меня вот такие шары. Ножки, грудь, волосы… такого не бывает. Ну, что я вам буду рассказывать? Классика. И эта женщина стоит перед моей картинкой, как перед иконой! Молчите? Да, это не по вашей части. Ваш конек – танец маленьких лебедей из беспокойных снов подростка. А все очень просто: она меня разглядывала. Вам не понять. У вас все тип-топ – жена, детишки и девять ярдов в придачу. А для меня это… долой позорное прошлое! Ничего не было – ни чумовых родителей со спецпайком, ни института, откуда меня поперли, ни уток «Проктор энд Гэмбл» из-под лежачих больных, ни этого чердака с крысами. Жизнь только начинается! Я ей интересен! Пять минут, две минуты, неважно. У вас, конечно, не курят?
– Курите, – он поставил передо мной бронзового тигра с ощеренной пастью.
Я достал пачку «Кэмела», к которому пристрастился еще в Союзе.
Шорт, откинувшись в кресле, смотрел на меня с каким-то жадным любопытством. Так, наверно, лилипуты смотрели на Гулливера, прикидывая в уме, какой же должна быть женщина, чтобы удовлетворить это чудовище! Он даже забыл про свою скрепку. Точнее, она дематериализовалась, исчезла по-английски.
– И чем же закончился этот… вернисаж?
– Я понимаю вашу озабоченность, доктор Шорт, и спешу вас успокоить. Все кончилось хорошо. Я же сказал – так не бывает. Только…
– Только? – подхватил он, подаваясь вперед, ну прямо как следователь, который ловит тебя на случайном проколе.
– Да нет, ерунда. Просто мы с ней за все это время двух слов не сказали. Вообразите, я не знаю, как звучит ее голос! – тут я невольно рассмеялся. – То есть знаю… стоны и все такое… но ведь это, согласитесь, разные вещи.
– Вы хотите сказать, что она от вас ушла, не поинтересовавшись, как вас зовут? Не назвав себя? Не договорившись о новой встрече?
Я только головой мотаю, а он смотрит на меня, как на круглого идиота. На его месте я смотрел бы так же. Спрашивается в задаче: за какой дыркой от бублика я к нему притащился? Чтобы выслушивать дурацкие вопросы? Или поплакаться в его атласную жилетку? Как будто от этого что-то изменится.
– И больше вы ее не видели? – произнес он с неподражаемой иронией. Я молчал, взвешивая на ладони бронзового тигра. У меня было сильное желание шарахнуть этим тигром по модным очечкам. – Жар-птица улетела, но что-то ведь после нее осталось? Заколка в ванной? Рыжий волос на подушке?
– Почему обязательно рыжий?
– Я не угадал?
– Допустим, угадали. Какое это имеет значение?
– Не скажите. Уже что-то. Вы же художник. Один золотой волосок, и вы сможете создать свою обнаженную Маху. Причем гораздо лучше подлинника.