Женские праздники (сборник)
Шрифт:
Международная конференция «Ученые – за безъядерный мир» проходила в Доме союзов. При входе, как водится, следовало предъявить аккредитацию.
– Что вы даете? – возмутился юноша с красной повязкой дружинника.
Второй преградил Огородникову дорогу.
– А что? – Он торопился и не счел нужным скрыть свое раздражение.
– То есть как? – изумился первый. – Это, по-вашему, пропуск?
Огородников повертел в руке карманный календарь.
– Действительно… сейчас… – Он порылся в кармане пиджака и нашел, что было нужно.
– Проходите, – неохотно разрешил юноша.
– Совсем заморочили голову, – непонятно кого имея в виду, пояснил Огородников.
За его спиной дружинники со значением перемигнулись.
Огородников вошел в кабинку, надел наушники, проверил связь на пульте.
К трибуне вышел делегат из Африки, разложил тезисы и начал доклад.
Огородников переводил:
– Если за точку отсчета взять Рейкьявик, то мы увидим, что за каких-нибудь два года человечеством уже отвоевано несколько делений на шкале здравого смысла. Обескураженный
По залу прокатился сдержанный ропот недоумения.
– Американский проект допускает возможность обхода базового соглашения и переоборудования ракет «Першинг-2» в ракеты меньшей дальностью. И, забыв про все на свете, ты готов идти за ним, и ты рад ему поверить: он ведь мысленно назвал тебя своим.
В зале здесь и там раздались смешки. По проходу короткими перебежками, как солдат в траншее на передовой, двигался дублер Огородникова.
– Двойной «нулевой вариант» – вот, таким образом, единственный разумный выход. Но игривый твой взгляд и твой смех говорят: не на шутку бои нам с тобой предстоят…
Докладчик споткнулся и замолчал, откровенно недоумевая, что в его докладе могло так развеселить серьезных ученых.
В кабинку почти одновременно ввалились двое, один выволок упирающегося Огородникова в коридор, другой занял его место за пультом.
– Ты что, спятил? – шипел в коридоре Корнеев, этакий представитель отряда пресмыкающихся. – Решил себя угробить и меня заодно? Жить надоело? – он встряхивал друга, как мешок картошки.
– Ты чего? Совсем, что ли, Корнеев, озверел? – слабо сопротивлялся Огородников.
– Я – «чего»? Я?! Может, это мне через неделю везти группу в Париж? А в июле работать на кинофестивале? Так что ты тут талмудишь про каких-то лебедей!
Огородников вдруг как бы очнулся и тут же начал обмякать в грубоватых объятиях своего друга и шефа.
– Эй, ты чего? – испугался Корнеев. – Всё! Завтра же пойдешь к Раскину. Пойдешь, пойдешь. Нервишки у тебя… Да ты что! Олег! Вырубился, что ли?– Если я скажу, вы… Зверски, знаете, курить хочется.
– Вот, возьмите, – Раскин вытряхнул на ладонь таблетку и протянул Огородникову. – Вы что-то начали говорить.
– Да. Все это глупо, я знаю, но… я никому еще не говорил, вы первый. Это началось года полтора назад… нет, меньше, год. Читаю политическую колонку… ракеты, ядерные боеголовки… сколько раз всего этого хватит, чтобы стереть нас с лица земли… и тут меня что-то… не знаю, как объяснить. Я раньше не задумывался. Зачем, когда от тебя ничего не зависит? Накрыло – и всё. А тут вдруг стал прислушиваться. Не летят? Или где-то уже взрываются? Испариной покрылся. Потом это стало повторяться. Стратегия первого удара, тактика выживания. И мысль – скорей бы уж. Нельзя же ждать и ждать. Все, понимаете, теряет смысл. В ней, в нашей жизни, и так не много смысла. Еда, работа, треп, женщина… и все с начала. Как Париж по пятому разу: Елисейские поля, Лувр, Пантеон, Сакре-Кёр. А зачем? Если завтра тебя… Вы скажете: малодушие, детские страхи. Или сразу в параноики запишете. И правильно. Что? Соображаете, в какую психушку меня отправить?
– Кажется, Брэдбери сказал: «Если ежедневно читать газеты, можно наложить на себя руки». Нет, записывать вас в параноики я пока повременю. Обыкновенная депрессия. Устали вы, Олег Борисович. От жизни устали. От слов. Шутка ли, двадцать лет по долгу службы повторять чужие слова, хотя бы даже за большие деньги. – Раскин взял со стола свою визитную карточку, нацарапал на ней что-то, ниже начертил простейшую схему, подал Огородникову. – Здесь вам ничто не будет угрожать. Нет-нет, это не психушка, это… да вы сами увидите. Поезжайте. На два, на три дня. Вы ведь на машине? Вот и отлично. Там мой приятель… такое там устроил – обхохочетесь. Я сам не видел, но это такие артисты… Другим человеком вернетесь. Я не пытаюсь вам внушить, что жизнь прекрасна и удивительна. Вы бы мне все равно не поверили. Что говорить. Карусель запущена. Мелькают деревья, скамейки, лица… на самом деле мелькают годы, но об этом как-то не хочется думать, иначе можно сойти с ума. В этой мельтешне, если разобраться, действительно, не много смысла. Круг за кругом – трудовой процесс, пищеварительный, спермаотделительный. Конечно, надоедает. А тут еще требуют, чтобы ты со всеми вместе визжал от восторга. Потому что карусель – удовольствие коллективное. А тебе не хочется. Визжать, размахивать руками, сжимать в объятиях кудахчущую от притворного ужаса партнершу. Ничего не хочется. Дурацкий аттракцион, и ты, принявший в нем участие, кажешься себя законченным идиотом. – Раскин помолчал. – Но мой вам совет: если уж сели, пристегнитесь покрепче.
Огородников вздохнул.
– Спасибо, утешили.
– Бутерброд частенько падает маслом вниз. Не лучше ли раз и навсегда примириться с этим печальным фактом.
– Иными словами, время от времени тебе плюют в лицо, а твоя жена прыгает в постель к первому встречному.
– Примерно.
Огородников поднялся. Молча отсчитал несколько купюр, положил на стол. Так же молча направился к выходу.
– До встречи, – улыбнулся Раскин.
Огородников остановился.
– Следующей встречи не будет.
– Зачем же вы оставили в углу свой зонт?
– Что?.. В самом деле. Забыл.
Он вернулся за зонтом.
– Нередко мы забываем то, что хотим забыть. Что нам уже приелось, чем не дорожим. А то еще бывает… нам нужен
– Ваше открытие?
– Дедушки Фрейда. Вот, взгляните.
Раскин сдвинул занавеску, за которой обнаружился целый склад забытых вещей.
– Как видите, большинство моих пациентов не прочь еще раз заглянуть сюда на огонек. Но если у вас не возникнет такого желания, тем лучше. Значит, появились другие, более естественные. Я не имею в виду чтение политической колонки. Почаще улыбайтесь, Олег Борисович. Как сказал один остроумный человек, красиво жить – значит пройтись по земле этаким принцем, раздавая наливные яблочки направо и налево. А красиво умереть – значит доесть свое последнее яблоко и громогласно объявить: «Больше не лезет, остальные съедите на моих поминках».
– Всего доброго, доктор.
– Всего доброго… А то слетайте на Гавайи.
– Куда? – Огородников решил, что он ослышался.
– На Гавайи. Возьмите за дочь хороший выкуп, продайте душу дьяволу или сэкономьте на спичках. В общем, раздобудьте денег и – на Гавайи. Не знаю, как там было у Лазаря, а у вас определенно есть шансы воскреснуть.И вот он мчал по загородному шоссе, то и дело сверяясь с чертежом, набросанным на обороте визитки. В голове звучало:
Если ты велишь,
чтобы я умолк,
пусть наступит тишь,
я исполню долг,
дам обет молчать,
затаюсь, как мышь,
и спою опять,
если ты велишь.
Если ты велишь
мне отставить лесть,
нынче же услышь
все как есть,
нынче же услышь —
с нами благодать,
если ты велишь
тебе не лгать.
Следуя указателю, он свернул на узкую асфальтовую дорожку и сразу очутился в зеленом тоннеле из кустов боярышника и жимолости.
Если ты велишь,
если снизойдешь,
пусть щебечет чиж
и лепечет рожь,
может, не сгноишь
грешников своих,
если нас велишь
сохранить в живых.
Впереди показался форт: мощная кирпичная кладка, узкие бойницы, зеленые ворота с красной звездой. Он сбавил скорость.
А нельзя без мук —
быть посему,
дай лишь сбиться в круг
стаду своему,
легче так смотреть,
как ты нож востришь,
легче встретить смерть,
когда ты велишь.
Он подъехал к форту, заглушил мотор. Хотел уже выйти из машины, когда взгляд его упал на фанерный щит, прикрепленный над воротами:
ШКОЛА СМЕХА
Рука его словно прилипла к ключу зажигания.
Человечек с замашками массовика-затейника вел Огородникова по внутреннему дворику, давая на ходу пояснения.
– Они и наморднички нам, ха-ха-ха, оставили… го-го-го-го-го, го-го-го, го-го-го-го, – прогундосил он в противогазе. – Узнали? Хе-хе-хе. «Песня про купца Калашникова»! – Он весь светился от собственной шутки. – А вот тоже… наша пушечка-развлекушечка… внимание… за-ря-жа-ем… пли!
Нагнетая воздух насосом, он выдул из ствола резиновую толстуху.
– Формы-то, хо-хо-хо! Наши жены – пушки заряжены! Бережем, так сказать, и умножаем.
– Так это была артиллерийская школа?
– Была, да вся вышла. А таперича – Школа Игр, Забав, Обманов и Дурачеств, сокращенно, хе-хе, ШИЗОИД. Так что добро пожаловать, э… запамятовал.
– Олег Борисович.
– Ух ты! А я – наоборот.
– Борис Олегович?
– Семен Семеныч!.. Ха, ха, ха. Артистический псевдоним – Семга!
Посреди плаца в огромной луже явно искусственного происхождения стояли два человека. Каждый старался посильней ударить или толкнуть соперника, чтобы опрокинуть его в лужу, а так как ноги у них были связаны, то это им часто удавалось. Вид у обоих был жалкий, а лица свирепы.
Третий, в галстуке-бабочке, как рефери на ринге, внимательно следил за ходом поединка.
– Индивидуальные занятия, – мимоходом бросил Семга, по всему – главная в этой школе фигура.
– Они убьют друг друга, – испугался Огородников.
– Не думаю… И-ии-эх, как он его! – У Семен Семеныча брызнули слезы, точно у коверного в манеже. – Нет… хо-хо… Это все – до первого смеха. Кто первый рассмеялся, тот одержал победу. – Неожиданно он посерьезнел. – Не над соперником, заметьте. Над собой.
– Но вы посмотрите, какие у них лица…
– Да, препотешные. На их месте я бы уже давно катался от хохота.
Они спускались в бункер по крутой гулкой лестнице. Стены были исписаны изречениями в таком духе:
СТРАШНЕЕ АТОМНОЙ ВОЙНЫ МОЖЕТ БЫТЬ ТОЛЬКО ЛИЦО ВАШЕЙ КРАЛИ.
ДОЛОЙ ХИМИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ – ХВАТИТ ОТРАВЛЯТЬ НАСТРОЕНИЕ СЕБЕ И ДРУГИМ.
Бункер оказался мрачным помещением с рядами двойных нар, игральными автоматами, кривыми зеркалами вдоль стен и чем-то вроде спортивной площадки, где в настоящую минуту взрослые люди гоняли носами спичечный коробок.
– Эй, Марадоны, – весело закричал директор. – Принимайте пополнение! Садовников, ба-аль-шой юморист… вроде вас, – хмыкнул он.
Игроки, не поднимаясь с четверенек, безучастно уставились на новенького.
– Чтой-то мы сегодня не в духах… вроде попа на постном обеде. – Семга скроил «поповскую» рожу. – Больше жизни, товарищи псисимисты!
Тяжелая железная дверь с лязгом за ним закрылась.
– Замена, – объявил судья, тоже в галстуке-бабочке. – Вместо ничем себя не проявившего Беленко в игру входит Дачников!
– Я еще засмеюсь, вот увидите, – в глазах у названного «футболиста» стояли слезы.
– За пререкания с арбитром наряд вне очереди!