Женское оружие
Шрифт:
– Садись уж, – махнула рукой Анна. – Наставникам есть что запивать, им, поди, не легче, чем нам сейчас, – мальчишек проводили, а сами остались. Небось корят себя, что мало отроков гоняли, лучше выучить можно было.
– А то! – откликнулась Верка. – Легче самим вместо них пойти.
– Ну у всякого своя доля, – рассудительно проговорила Ульяна. – У нас своя ноша, а у них, коли уж взялись учить, – своя. И не особо она от нашей отличается. Они же не старики еще, и не возраст их скрючил, а раны, хоть того же Филимона возьми.
– Макар мой намедни с Алексеем разговаривал, хоть в обоз просился, да тот
– То-то они вслед отрокам так глядели, – кивнула Вея, принимаясь разливать питье по кружкам. – Я еще подумала, глаза-то какие у мужей… словно свою жизнь провожали.
«А ведь и правда – небось у каждого перед глазами молодость прошла. Ведь все – бывшие воины, и хоть стариками считаются, но каждый – моложе того же Корнея».
– И не говори… – вздохнула Ульяна. – Заметили, бабоньки, как у наставников, что в крепости остались, лица окаменели? Что у них в душах творилось – бог весть. Я-то нагляделась на тех, кто в обоз переходил… Что каждый из них пережил, через что прошел, когда понял, что обозники они отныне – только сами они и знали. Ну да – обозники… Хорошо хоть не обуза… Спасибо Михайле за крепость – здесь они опять нужными стали.
«А батюшка Корней, когда после увечья в себя приходить стал да понял, что ноги нет и глаз не видит, как лютовал… все летело, до чего дотягивался. И ведь едва жив был, а уже терзался, что не ходить ему больше в походы…»
– А еще я на отроков смотрела, – продолжала Ульяна. – Странно как-то: здесь вроде все разные, а как брони надели, на коней сели, будто на одно лицо стали.
Молчавшая до сих пор Арина встрепенулась:
– С виду-то они все одинаковые, но каждого свое зовет. Это я еще в Турове, мужа провожая, приметила. Все они из дома порой рвутся куда-то, но все по-разному… Один только о прибыли мыслит, другой в дороге удаль свою показать стремится, третий – новые земли увидеть, в городах иных побывать. Вот и мальчишки наши… Все свое найти хотят.
– Ну-ка, ну-ка, – с интересом оборотилась к ней Анна. – Я же видела: когда Андрей вперед уехал, ты нашим отрокам в глаза вглядывалась, как они мимо тебя проезжали. И чего ты там разглядела?
– Глядела, а как же, – не стала отпираться Аринка. – Хотела узнать, что они там впереди видят, к чему их влечет. У каждого свое. – Она обвела взглядом умолкнувших баб, с интересом уставившихся на нее в ожидании продолжения.
– Ну говори, не томи! – нетерпеливо подхлестнула ее Верка. – Я всю жизнь понять хочу, чего такого наши мужи там забыли. Ведь каждый раз на войну уходят, смерть там, а тянет их из дома, словно медом намазано… Рассказывай давай! Старшина-то небось ратной славы ищет, воевода будущий… Не иначе, о подвигах мечтает!
– Да нет, Михайла-то как раз ничего и не хотел. Просто рад был, что морока с подготовкой окончена, устал он за последние дни сверх всякой меры… Не так телесно, как от суеты этой… О подвигах у него и мысли не было. Скорее шел как на работу, которую непременно сделать надо. А самое странное – понимает он все про войну, кровь, грязь. И слава ему эта не нужна, просто должен он идти, понимаете? Не для себя должен – для рода, для всех нас. И еще… – она задумалась, – будто бы один он… Ну совсем один и ноша на нем – не просто сейчас, а на все время. Хотя нет, не ноша – дело. Есть у него важное дело на всю жизнь, и его сделать надо, а поход этот – только для того дела подспорье… Так обычно умудренные жизнью и наделенные властью мужи рассуждают, а он юнец совсем, хотя, конечно, стезя его уже определилась.
«И у Мишани свой крест… И тоже сам выбрал, сам на себя взвалил. Господи, да что же это такое? Неужели нам всем на роду одиночество написано? И Мишаня от меня свои мысли прячет так же, как я – от чужих людей? Я не могу обычной бабой побыть, а он обычным отроком себе быть не позволяет?»
К счастью, Арина продолжила свой рассказ, отвлекая Анну от тяжких мыслей.
– И Дмитрий тоже, как на работу шел, но иначе. Вот он – воин до мозга костей, приказ и долг для него всё. Убивать будет – рука не дрогнет, но и в раж не войдет, от крови и власти голову не потеряет.
«Можно подумать, что Корнею кровный родич! Хотя нет – Корней не только в военных делах силен, он все умеет».
– Демьян тоже не о подвигах думает, он душу отвести хочет. Он как раз может сгоряча и дров наломать, но пройдет у него это, если озаботиться вовремя. Нет в нем зверства, хотя и не на месте душа у парня – за ним бы после возвращения проследить надо, как бы не сорвался.
«Последить, последить… Не за ним следить надо, а батюшке его всыпать бы как следует».
– Артемий – тот больше собой любовался, как он в доспехе смотрится, – улыбнулась Аринка, – ну совсем мальчишка. Хотя мальчишка мальчишкой, а смерти стережется, только не за себя боится – музыкантов своих уберечь хочет, уж очень за них переживает.
– Да, помню я, как он мне объяснить старался, – перебила Арину Плава. – Говорил, что те, у кого искра божья есть, жить должны дольше всех, даром своим красоту в мир нести. И неважно, к какому делу дар им даден. Как-то так вроде…
– Похоже на него, – кивнула Анна. – Мне он тоже о подобном как-то толковал. А про остальных что сказать можешь?
– Матвей в обозе ехал. Он лекарь, войну ненавидит. Ненавидит и злится. Но тоже рвется туда. Не так, как остальные, – он спасать едет. Не боится ничего, не о себе печется; для него противна сама мысль, что кого-то ранят или убьют, у него за всех душа болит. Оттого и угрюм был.
Аринка замолчала, но Вея ей напомнила:
– Что же ты, про всех крестников лисовиновских помянула… а Роська? Василий то есть, – поправилась она, покосившись на Анну. – Что про него-то ничего не сказала?
– Роська… – Аринка задумалась, потом тряхнула головой, – удивительно, но Роська про войну откуда-то знает, и про лихость воинскую тоже знает… – Она замялась, как будто подбирая слова. – Похоже, он единственный из отроков на войну с открытыми глазами идет.