Жертва судебной ошибки
Шрифт:
Кроме того, постыдное положение девицы с ребенком помешало ей быть допущенною в почтенные семейства, которые не пригласили бы ее к себе, не собрав предварительно о пей справок.
Таким образом, обвиняемая была поставлена в необходимость заняться швейной работой и вышиванием, и некоторое время поддерживала свое существование. Но вскоре работа стала уменьшаться, и Клеманс Дюваль постепенно впала в нищету. Из экономии она переселилась из квартала Ботанического сада в предместье Сент-Оноре и наняла комнату в меблированном доме самого низшего разряда, где и была арестована во время покушения на самоубийство, которое повлекло за собой детоубийство.
Таковы факты, добытые следствием. В силу чего обвиняются:
1) Жозефина-Мария Клермон, по мужу Фово, в покушении отравить, с заранее обдуманным намерением, Диану-Клотильду де Морсен, герцогиню де Бопертюи, — в покушении, начатом уже приводиться в исполнение и неудавшемся вполне по обстоятельствам, не зависевшим от воли обвиняемой, но тем не менее причинившем герцогине де Бопертюи болезнь, продолжавшуюся три недели.
2) Девица Клеманс Дюваль в том, что принимала участие в вышеозначенном преступлении и вдобавок предумышленно причинила смерть своему собственному ребенку».
XLVII
Кроме обвинительного акта, в этом номере «Судебного обозрения» излагался допрос обвиняемых, их очная ставка с гражданской стороной и прочие факты, и которым мы сейчас перейдем. Но наследный принц и другие присутствующие, несмотря на живейший интерес, с каким слушали чтение, нетерпеливо ожидали конца обвинительного акта, чтобы поделиться впечатлениями.
К счастью для Дюкормье, отношения с отцом герцогини де Бопертюи (его почтенным покровителем, как он выражался) вполне объясняли его волнение. Он каждую минуту дрожал, что какая-нибудь из трех погубленных им женщин произнесла уже его имя. Но, успокоенный в своих страшных опасениях, он все-таки чувствовал суеверный ужас при мысли о непонятной фатальности, с какой осуществились зловещие предсказания, сделанные этим несчастным женщинам. И, наконец, несмотря на черствую душу, он с болезненным, хотя и скрытым трепетом слушал повествование об опасных бедствиях, единственной причиной которых был он. Его душа, когда-то благородная и теперь уже давно развращенная дурными страстями, испытывала жгучее раскаяние. Одну минуту он чувствовал, что больше не выдержит, и собрал все силы, чтобы скрыть свое волнение и как можно естественней разыграть подобавшую ему в таких обстоятельствах роль, в особенности перед наследным принцем: от расположения принца зависело осуществление его честолюбивых надежд в дальнейшем будущем.
Едва полковник Бутлер прочел последние слова обвинительного акта, как между присутствующими завязался следующий разговор.
Принц:
— Полковник, в этом номере не один только обвинительный акт?
Полковник:
— Нет, ваше высочество. Я прочитал только половину отчета.
Принц:
— Если дамы позволят, то мы остановимся на минуту. Право, чувствуешь потребность вздохнуть после стольких волнений. Словно мы присутствовали на заседании суда!
Княгиня Ловештейн:
— Мы вполне с вами согласны, ваше высочество, и просим на минуту прервать чтение.
Герцогиня де Спинола:
— Я еще вся дрожу. Сколько ужасов! Просто невероятно!..
Маркиза де Монлавилль:
— Бедная герцогиня де Бопертюи! Когда полгода тому назад я уезжала из Парижа, она была в расцвете молодости и красоты. Ваше королевское высочество не может себе представить, до чего герцогиня была очаровательна. Увы! Теперь уж надо говорить: «Была».
Принц (обращаясь участливо к Дюкормье):
— Вы показали много мужества, любезный граф. Но в ужасном ударе, поразившем дочь вашего покровителя, вас должна утешать мысль, что бесчеловечная преступница в руках правосудия.
Дюкормье:
— Печальное утешение, ваше высочество!
Графиня Дюкормье:
— Эта Фово — какое-то чудовище!
Принц:
— Да, отравительница! Иначе говоря, самое гнусное, самое жестокое, что только есть на свете.
Маркиза де Монлавилль:
— Какое отвратительное лицемерие! Окружить госпожу заботами, чтобы отклонить подозрения! Заставить ее медленно умирать и холодно присутствовать при ежедневной агонии!
Принц:
— Да, за подобную жестокость мало самой ужасной пытки.
Герцогиня де Спинола:
— Но что эту страшную женщину могло побудить на месть? Вам понятно что-нибудь здесь, ваше высочество?
Принц:
— Действительно, герцогиня, тут какая-то тайна; преступление очевидно, но его причина непонятна. (Обращаясь к Дюкормье.) Если бы я не боялся тревожить вас, любезный граф, то спросил бы, не можете ли вы объяснить побудительную причину этого преступления? Ведь вы стояли близко к семье де Бопертюи.
Дюкормье с усилием:
— Ваше высочество, когда полтора года тому назад я оставил отель де Морсен, то ничто не давало повода предчувствовать подобное несчастье. Все, кто только имели честь приближаться к герцогине, любили ее и уважали.
Княгиня фон Ловештейн:
— Следовательно, граф, в то время эта отвратительная женщина еще не появлялась в отеле де Морсен?
Дюкормье:
— Насколько знаю, княгиня, ее там не было. Я нынче в первый раз слышу ее имя.
Адмирал сэр Чарльз Гумпрэй:
— Находит ли ваше королевское высочество, что виновность обвиняемой вполне доказана?
Принц:
— Как, адмирал? Неужели вы сомневаетесь в этом?
Адмирал:
— Да, ваше высочество, я сильно сомневаюсь.
Герцогиня де Спинола:
— Полноте, сэр Чарльз! Это невозможно!.. Это значит отрицать очевидность.
Князь фон Ловештейн:
— Но, любезный адмирал, а пузырек, что герцог де Бопертюи нашел в комоде этой твари?
Маркиза де Монлавилль:
— А чайник с отравленным питьем?
Графиня Дюкормье:
— А записка этой Дюваль?
Принц:
— И в особенности, адмирал, признание этой чудовищной женщины: «Да, я отравила; да, пузырек с ядом мой; да, я должна умереть на эшафоте». Посмотрите, как неотступно ее преследует эта мысль. Мало того, что она во сне говорит об этом и о мести, она и судебному следователю несколько раз повторяет: «Мне суждено погибнуть на эшафоте». Может ли подобная мысль неотступно преследовать женщину с чистой совестью?
Адмирал: