Жертва
Шрифт:
Глаза ее мгновенно наполнились слезами, Золотинка прикусила губу и отвернулась.
Мгновение опоздав, отвернулся и Юлий.
Между ними лопотала, оглядываясь на того и на другого Нута.
Служанки, если чего и заметили (а замечали они всё!) не зная слованского языка, избавлены были от опасности понимать.
Нагнув голову под завесой волос, Золотинка тронула глаза, потом сделал вздох или два и снова села, опираясь на руку.
Под резким блеском окна заметила она теперь у стены серебряное блюдо, сплошь усыпанное огрызками надкушенных яблок, груш, там же валялись косточки слив и порченные конфеты.
Что не съели, то перепортили.
Золотинка привалилась тощим животом на ковер и притворилась, что спит. Разумеется, никто не поверил внезапному приступу сонливости, но никто не считал нужным и усомниться. Ее не трогали. Между тем Золотинка и вправду впала в похожее на спячку оцепенение. Смутно доносились до нее голоса. Юлий и Нута переговаривались, мало озабоченные тем, чтобы понимать друг друга. Словано-мессалонский разговор их журчал без заминки и разница была только та, что Юлий говорил с возбуждением, в котором слышалось нечто озлобленное, а Нута отвечала ему доброжелательно и мирно, оправдывая, должно быть, возбуждение жениха особенностями слованского произношения.
Золотинка слышала, как насад снялся с мели и снова всплеснули приглушенным хором весла. Через неопределенное время она отметила где-то рядом, за переборкой, внезапно всплывшие голоса, в которых чудилось нечто тревожное. Люди остановились за дверью, собираясь с духом войти. Чуть-чуть напрягшись, Золотинка увидела внутренним оком, что их трое… И раздался стук.
Золотинка не поднимала бессильно павшей на руки головы и не размыкала веки. Слованский жених и мессалонская невеста не понимали стука. Ему, должно быть, чудилось, что стучат по-мессалонски, ей — по-словански. Служанки не имели голоса, хотя и разумели стук на любом и из возможных языков. Настойчивый стук повторялся, и, наконец, человек открыл дверь.
— Княжич! — молвил он с несносной в этом царстве неопределенности прямотой. И, наверное, это почувствовал, потому что запнулся, следующие его слова звучали не столь решительно. — Государь, княжич Юлий. Как объяснить?.. Плохо дело, ваша милость. И не рад, что за таким делом послали. Государь, Новотор Шала послал меня, сегодня утром. Как вы изволили отбыть, так его и заколотило. Совсем плохо. Он хочет вас видеть. Идемте, княжич. — Видимо, он сопровождал свои призывы пояснительными телодвижениями. — Потом доиграете.
Ответом послышалось невнятное бухтение Нуты, которая, несмотря все старание, как видно, не поняла, что значит «заколотило», и вернулась к игрушкам. Отозвался и Юлий:
— Напрасны твои взволнованные речи, любезный! Если ты пришел сообщить, что разверзлась бездна и наш насад, увлеченный потоком, скоро туда последует, то и в этом случае ты не найдешь здесь никого, кто взялся бы разделить твои тревоги. Тревоги здесь принято оставлять за порогом.
— Новотор Шала, государь. Его заколотило.
— А если дело срочное, обратись к учителю Новотору. Мудрый учитель разберет несчастья и живо втолкует тебе, как мало они значат в этом мире.
— Как ему объяснить? — сказал тот же человек, обращаясь к кому-то из спутников.
— Мудрено, сударь, — откликнулся тот.
— В сущности, он не доверяет никому, кроме Новотора, — приглушенно заметил другой. — Только Новотор и способен был бы внушить княжичу, что дело не терпит отлагательства.
— Но не могу же я тащить его силой!
Люди примолкли. Золотинка открыла глаза, она лежала у ног беспокойно переминавшихся мужчин.
— Государь, учитель Новотор Шала… он послал меня… — Стриженный по-мужицки бородатый человек беспокойно шевелил пальцами, не зная, что такое ими изобразить, чтобы дошло. Это, верно, и был посланник Новотора. Двое других, в желто-зеленых нарядах великокняжеского дома, были, возможно, высокопоставленными лицами из здешней прислуги, они вдвоем взяли на себя смелость провести посланца к княжичу.
Золотинка поднялась.
— Сейчас, — сказала она несчастному посланнику и тот благодарно встрепенулся.
— Ведь по-словански не понимает, — прошептал он ей торопливо. — Ничегошеньки!
— По-мессалонски тоже! Человеческого языка он не понимает, — подтвердила Золотинка и ступила ближе к насаду, на палубе которого разыгрывался по придворному чину княжеский обед. Одним движением руки она смахнула все чинное общество за борт — и столы и сотрапезников.
Нута разинула ротик, нисколько даже не возмутившись, — просто от изумления. А Юлий — тот быстро глянул и опустил глаза, показывая, что останется безучастным, чтобы Золотинка не выкинула. Лишь скулы его заметно напряглись.
Честно говоря, Золотинка ожидала большего и остановилась, не зная громить ли дальше. Она сняла с престола игрушечного княжича и постучала ему в грудь, чтобы привлечь внимание, потом вздернула куклу вверх — что нужно, мол, отправляться в путь, на другой корабль. Восхищенный находкой, посланник подобрал другую куклу, которая должна была изображать больного.
— Новотор Шала! — громко, со внушением молвил он и начал почему-то куклу укачивать, как младенца, выразительно подвывая: — Ай-яя-яй! Ай-яя-яй! Плохо, плохо! Бедненький Новотор не дождется.
— Напрасно стараетесь, — молвил Юлий не без упрямства.
Золотинка опустила руки, и посланник потемнел, расстроенный этим легкомыслием.
— Ладно, — вздохнула Золотинка. — Если княжич выйдет из комнаты, вы сумеете увлечь его к учителю?
— Если выйдет?
— Ну, выбежит. Выскочит.
Посланник лишь только крякнул, не очень понимая, к чему барышня клонит. Но Золотинка не стала объяснять.
— Увы, ты этого заслужил. По совокупности, — сказала она Юлию со вздохом. А тот только и успел, что повернуться навстречу, как Золотинка заехала пощечину во весь размах.