Жертва
Шрифт:
И Септа почти не вспоминала о Рукосиле. Не возможно было забыть о нем вовсе, но Септа удерживала Рукосила на задворках памяти, откладывая на потом мысль обо всем том гнетущем, смутном, не определившемся, что связано было с именем этого человека. Раз или два, приметив конюшего среди придворных, Септа пряталась внизу, выжидая, когда он покинет насад — у Рукосила был и свой корабль. Но не могло же это тянуться вечно — они столкнулись лицом к лицу.
Это случилось на лугу возле небольшого, не имеющего каменной стены городка под названием Шестая Падь. Собравшиеся со всей округи крестьяне в белых расшитых свитках, городские парни и девушки, взявшись парами, ходили «ручейком» под однообразные завывания волынок. Принцесса Нута и приезжая знать наблюдали праздник с особо устроенного помоста. А Золотинка, которая не выносила бездействия, вмешалась в танцующую толпу, увлекая за собой небольшой табун молодых дворян, и тотчас же разрушила чинный порядок невообразимо растянувшегося «ручейка». Она велела всем стать в цепь, девушки между парнями, взявшись за руки.
Приготовились музыканты: волынки, четыре скрипки, погремушки и двойной барабан. Двойной барабан висел за спиной у мальчугана, которому была уготовлена участь подставки. Малыш, однако, не был в обиде, он добродушно улыбался, тогда как барабанщик стал позади него с выражением величайшей строгости на лице и принял палочки на изготовку. Казалось, сейчас в припадке вдохновенного неистовства шарахнет он мелкой дробью малыша по головке.
Ждали только знака.
Возглавив растянутую едва ли уже не на полверсты цепь, Септа держала через надушенный платок какого-то городского молодца, а свободную руку уставила в бок и посмотрела на музыкантов.
Они ответили ей преданными и влюбленными взглядами. Они ждали только ее. Они готовы были повиноваться, что бы она ни учудила. Они готовы были на всё! Свободно распустив пясть, Золотинка вскинула руку — музыканты впились глазами и… Отмахнула — грянули!
Золотинка подпрыгнула, сгибая ногу в колене, подпрыгнула и в согласии с наигрышем понеслась скачками. Десятки, сотни, если не тысячи людей, которых она увлекала за собой, извивались прихотливой цепью, повторяя каждый ее взбрык. От соразмерного топанья и притопыванья застонала земля.
Не зная удержу, Золотинка все наддавала и наддавала — перекрученная змея, стремившаяся вслед за ней, не выдерживала напряжений. Сколько танцоры не цеплялись друг за друга, руки обрывались, змея распадалась на обрывки, текущие сами по себе, — а Золотинке и горя мало, она не оглядывалась на отставших и мчалась прытким галопом.
Вот тогда-то внезапным чертом выскочил Рукосил. Осклабившись на скаку, конюший подстроился к галопу, схватил Золотинку за руку и повел еще шибче!
— Ага, попалась! — кричал он, обратив к ней горящее лицо с возбужденно скачущими усами.
Так что Золотинка выпустила мчавшегося за ней юношу, и тотчас с визгом и хохотом рассыпалась вся змея. Только Рукосил с Золотинкой неслись, не сбавляя прыти, под недоумевающие звуки волынок и удивление скрипок. В полный конский мах вылетели они из рассеянной толпы и перешли на шаг, когда оставили позади праздник.
Рукосил не отпускал девушку, они удалялись в сторону буковой рощи, и никто уж не смел за ними следовать, хотя несколько молодых людей и провожали пару долгими взглядами.
Грудь вздымалась, Золотинка дышала, раздувая ноздри, а сердце стучало поспешно и трудно, хотя прямая надобность в этом, казалось бы, миновала.
— Ну и как? — загадочно молвил Рукосил нисколько не сбитым голосом. Жестяные усы его и острая борода мало пострадали от прыжков и подскоков, завитые кудри без особого беспорядка лежали на плоском, высоко поднятом воротнике, как всегда безупречно белом.
— Я очень благодарна вам, сударь, за все, что вы для меня сделали, — нашлась Золотинка, несмотря на изрядную сумятицу в мыслях.
— Разумеется, разумеется, — насмешливо ухмыльнулся конюший.
Раскрасневшаяся от возбуждения Золотинка и вовсе зарделась — до корней волос.
— Ты прелестно выглядишь, — отметил он, спускаясь взглядом к россыпям золотого шелка на бедрах девушки.
Золотинка не поднимала глаз, ноздри ее раздувались.
— А это? — Он тронул широкий, в три пальца браслет, сплошь, без малейших зазоров усыпанный мелкими, как сколки света, алмазами. Подвинул браслет выше, поближе к локтю… и еще подвинул, не меняя застылой улыбки на лице… туже — пока не стиснул руку жестоким обручем.
Золотинка не поднимала глаза и только перестала дышать.
Тогда со снисходительной улыбкой он сдернул браслет к запястью — под локтем остался красный след.
— У тебя прямые плечи, — сказал он между тем с выражением задушевной задумчивости. — Это нужно скрывать большим вырезом на груди… А перехват хорош… Да и плечи, чего хулить, есть тут свое очарование. С таким-то изумительным станом… — Теперь он отстранился, разглядывая девушку, и говорил неторопливо, со вкусом, словно медлительно ее раздевал. — Изменчивый рот и много чего умеющие сказать глаза… Очарование не сознающей себя жизни и сверх того… что-то и сверх того… Что-то такое, что притягивает и завораживает мужское сердце, заставляет его сжиматься в истоме.
Он кивнул назад, в сторону праздничного столпотворения. Поближе, шагах в пятидесяти или ста маялось несколько молодых людей, не терявших надежду, что Золотинка возвратиться.
— Ну, и что ты собираешься с этим делать?
— С чем, сударь?
— Как ты собираешься распорядиться красотой?
— А как нужно?
— С умом.
Сказал, словно обруч замкнул на сердце.
— Кстати, как тебе нравится Юлий?
— Он наследник престола, — уклонилась от ответа Золотинка.
— Пройдемся, — сказал Рукосил, предложив ей раскрытую вверх ладонь.
Золотинка вложила свою дрогнувшую руку и он прихватил ее, как птичку, — мягко, но надежно, чтобы не выпорхнула. Случайные трепыхания беспомощной птички, казалось, доставляли Рукосилу насмешливое удовольствие, иногда он придавливал ее и поглядывал искоса, как останавливается Золотинкин взгляд. Неспешный шагом они вступили под полог высокого леса, где вилась набитая темная тропа. Изнемогали, задыхаясь и пропадая, далекие голоса волынок.
— Дрянь мальчишка, — сказал Рукосил после молчания. — Дрянцо.