Жертва
Шрифт:
— Зачем тебе деньги?.. Или ты хочешь, чтобы я взяла себе? Половину?.. Всё?..
На этот раз она не ошиблась. Всё, подтвердил оборотень.
«Чем же я должна заплатить?» — задумалась Золотинка. Ответ, конечно же, лежал недалеко.
— Хочешь, чтобы я тебя расколдовала? Чтобы обратила человеком?
Да! Да! Да, черт побери! Это было застарелое, как язва, мучительное желание волка.
— Но, дружок мой! — воскликнула Золотинка укоризненно. — Как же я это тебе устрою, если ты не приведешь мне пару, образец, с которого ты скинулся волком?
Матерый оборотень взвыл и бросился на брюхо, извиваясь среди монет. Снова он принялся лизать туфли, подвывая и задирая морду, чтобы поймать благосклонный взгляд. Черный колдун, несомненно, попал в беду: он безнадежно потерял пару и обратное превращение было для него невозможно. Должно быть, он понимал это не хуже Золотинки и, однако, ждал чуда. Нимало, впрочем, не подозревая с какой сомнительной волшебницей имеет он дело. Вряд ли Золотинка сумела бы обратить оборотня человеком, даже если бы пара имелась налицо и точно такой же седой волчище ждал где-нибудь в клетке или в подполье.
— Ну, будем думать, — неопределенно сказала Золотинка, не трудно было догадаться, что опасно лишить старого негодяя надежды. Поворачиваясь по необходимости спиной, она каждый раз чувствовала на затылке давящий взгляд убийцы. Сейчас он извивался во прахе, но униженное раболепие негодяя нисколько не обманывало Золотинку.
В скором времени она получила возможность убедиться, что оборотень твердо положил не выпускать ее с проклятой усадьбы. Он сторожил неусыпно, преграждая путь всякий раз, когда Золотинка подходила к воротам. Он нагло скалился и однажды хватил зубами бедро, когда девушка притворилась, что не понимает угроз.
— Но мне нужно есть! — озлилась она, шлепнув волка по седому загривку. — Я иду к реке наловить рыбы!
К реке он ее пустил, наелся рыбы и сам, от пуза, и привел пленницу обратно, ступая следом шаг в шаг. Одно утешение нашла Золотинка: в заброшенном доме можно было оградиться от утомительного внимания волка. Кое-где сохранились засовы, иные двери можно было припереть — великое дело человеческие руки! Матерый зверь беспомощно останавливался перед преградой. Тогда он ходил вокруг дома, поглядывая на развалившуюся трубу, откуда вился дымок.
Золотинка устроила себе жилище под крышей, во втором ярусе. Здесь в уединении она имела достаточно досуга, чтобы поразмыслить о собственном положении.
Ущербная луна глядела в окно, глухо шумел лес, а Золотинка сидела на подоконнике упираясь в косяк затылком. На полу под рукой лежал ржавый топор. Где-то внизу неслышно ступал волк, останавливаясь, чтобы малую толику вздремнуть. Но и во сне, тревожном и муторном, чуял он человечину — неповторимый запах волшебницы.
Оба думали об убийстве. Волк — с похожей на наваждение страстью, Золотинка — с отвращением. Мысль об убийстве ей претила. Если и одолеть брезгливость, то что потом? Прежде, чем браться за топор, не худо было бы сообразить, что потом? Убийством не разрешить сомнений и не развеять тоски.
Только теперь, в безвременье, Золотинка осознала, как больно — пожалуй что, навсегда! — уязвил ее разговор на скале. И то, что представлялось еще сгоряча победой — признание Юлия, явило свой истинный горький смысл. Похоже, от этого нельзя было излечиться, с этим придется жить — с саднящим ощущением бесполезности всех мнимых и настоящих твоих достоинств.
Она честно старалась вытеснить из сознания то, что не имело ни разрешения, ни исхода. Были, в конце концов, у нее и свои заботы, нужно было помнить о Поплеве, о Тучке. Я буду искать! — говорила она себе с понуждением. — И найду! Если только родные мои, любимые мои Поплева и Тучка живы.
Увы, она помнила и любила Поплеву, но ощущала сейчас эту любовь как чувство долга. Как свою вину. Как нечто прекрасное и невозвратимое, будто детство. Наедине с собой, под луной, в проклятой мертвой усадьбе можно ли было утаить от себя, что детство кончилось и пришла иная пора… Юлий.
…Значит, эта тяжелая несносная боль и есть любовь, думала Золотинка, соскальзывая опять на прежнее. Наверное, только так это и можно узнать — когда болит. Но если так, то это что-то чудовищное и… невозможное. Несправедливое. Невыносимо несправедливое. Невыносимо.
Если только Золотинка не ошибается. Если она не путает, принимая свою досаду и раздражение, оскорбленное самолюбие, перевозбужденное тщеславие за то возвышенное, красивое чувство, которое описывают в романах. Как отделить истинное чувство от всего наносного и преходящего?
И можно ли искренне, без задних мыслей и побуждений любить наследника престола? Или это противоречит корыстной человеческой природе? И если противоречит, то не является Золотинка в таком случае выродком?
Откуда мне знать? — думала она со скорбным самоуничижением после полуночи.
И как постигнуть закон высшего блага, если великий Род признался на Трехглавой горе, что не постиг его до конца?
И хорошо бы вылечить Юлия под чужим обличьем и потом уйти, не сказав ни слова. Поглубже натянуть капюшон, сгорбиться и уйти мелким старушечьим шагом… Но будет ли он в таком случае мучатся — если не узнает, кто его вылечил? Было бы очень обидно, если не узнает и не будет.
Золотинка начинала хихикать. Она отлично понимала, что глупа и смешна со своим расчетливым благородством.
Да и как она вылечит, ничего не умея, не зная?! Как подступиться к наложенному величайшей колдуньей заклятью? Наверное ж, Милица не первый день на свет родилась, кое-что понимала она в волшебстве.
А если искать Анюту, чтобы у нее подучиться, думала затем Золотинка, если искать Анюту… На поиски могут уйти годы, потому что волшебники и волшебницы все как один пропали без вести, лишь только судья Казенной палаты вспомнил о законе Туруборана.
И за эти годы, что Золотинка будет искать Анюту, что станется с Поплевой и Тучкой?