Жертвоприношения
Шрифт:
И самое лучшее, говорит себе Камиль, все остановить, пока эта история еще никуда не вышла из поля компетентности Ле Гана. Он еще все может устроить, легко. Ну, еще одна небольшая ложь… Ну и что? Он — генеральный инспектор, но, если дело пойдет выше, все кончено. Если Камиль объяснит ему, что произошло, тот поговорит с дивизионным комиссаром Мишар, и она будет счастлива завоевать доверие своего шефа, которое ей обязательно когда-нибудь понадобится. Она даже будет рассматривать это как своеобразную инвестицию. Нужно, чтобы все было закончено до того момента, как судебный
Камиль признает свои недостатки: он легко приходит в ярость, поддается соблазну, может впадать в ослепление, совершать ошибки — кто за ним не знает подобных качеств?
Ему становится легче от принятого решения.
Все прекратить.
Пусть кто-то другой ищет этих налетчиков, у Камиля очень компетентные коллеги. А он будет помогать Анне, ухаживать за ней — в этом она больше всего нуждается.
Впрочем, другие тоже прекрасно могут этим заняться.
— Подождите…
Камиль подходит к регистратору.
— Во-первых, вы только что запихали в собственный карман карточку о приеме на лечение. Вам, может быть, наплевать на эту бумажку десять раз, но здесь администрация весьма недоверчива. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.
Камиль извлекает карточку. Без номера социальной страховки Анну невозможно официально принять в больницу. Медсестра указывает пальцем на пожелтевшее объявление — приклеенные к стеклу скотчем уголки наполовину отлепились — и декламирует: «Удостоверение личности — ключ к вашему пребыванию в больнице».
— Нам даже читали об этом специальные лекции. Понимаете, насколько это важно? Нужно штопать прорехи, это миллионы.
Камиль понимающе кивает, он, конечно, сходит к Анне на квартиру. Но как это все может достать, черт возьми!
— И еще одно, — продолжает медсестра. Она строит кокетливую гримасу — этакая маленькая девочка, совершенно испорченная. — Что касается штрафов, вы будете их платить или это слишком?
Ну что у нее за работа!
Обессиленный Камиль обреченно протягивает руку. Три секунды, и девица уже открывает ящик. По крайней мере сорок актов приемки. Она улыбается, как будто демонстрирует трофеи. В улыбке не хватает двух одинаковых зубов.
— Ладно, — сообщает она ласково. — Сегодня моя смена, но я ведь дежурю не каждый день…
Ну что за работа!
Не все штрафы собираются у нее в кармане, она их распределяет — туда-сюда. Каждый раз как открываются застекленные двери, в лицо Камилю ударяет холодный воздух, но облегчения он с собой не приносит.
Камиль очень устал.
Никуда ее переводить не будут.
Не раньше чем через день или два, отвечает девушка по телефону. Но я не собираюсь тут гнить два дня на стоянке. Я уже достаточно жду.
Почти восемь вечера. Странное время для полицейского. Он уже собирался выходить, но вдруг задумался, погрузился в свои мысли, уставился на застекленные двери, как будто впервые их видит. Еще несколько минут, и он смотается отсюда.
Время настало.
Отъезжаю и встаю на другом конце стоянки, здесь, у самой стены ограждения, никто не паркуется. Слишком далеко от входа и в двух шагах от запасного выхода, через который я смогу войти, если на то будет воля божья. И лучше, чтобы она у Него оказалась, потому что я чувствую себя не в настроении.
Выхожу из машины, снова пересекаю стоянку и быстро оказываюсь у запасного выхода.
Вот и коридор. Никого.
Вдалеке вижу спину недомерка-полицейского, который никак не может додумать свои мысли, ничего, ему сейчас будет о чем подумать, ему мозг вынесет от происходящего — за мной не заржавеет.
Когда Камиль уже толкает застекленную дверь, ведущую на стоянку, он неожиданно вспоминает о звонке из префектуры и понимает, что случаю было угодно назвать его самым близким человеком Анны. Очевидно, что это не так, но именно ему придется сообщить о случившемся остальным.
Но кто они — «остальные»? Как бы он ни старался припомнить, он больше никого не знает в Анниной жизни. Он видел на улице кого-то из ее коллег, например одну сорокалетнюю женщину с небольшим количеством волос на голове и большими усталыми глазами, которая шла мелкими ровными шажками, как будто трусила по улице. «Моя коллега», — сказала Анна. Камиль старается припомнить ее фамилию — Шарра? Шарон?.. Нет, Шаруа, эту фамилию называла Анна. Они тогда шли по бульвару, на Анне было синее пальто, и женщины улыбнулись друг другу как знакомые люди. Камилю она показалась трогательной. Анна отвернулась и прошептала, улыбнувшись: «Просто чума».
Он всегда звонит Анне на мобильный. Перед выходом из больницы Камиль пытается найти ее рабочий телефон. Восемь часов вечера, но мало ли… Женский голос: ««Вертиг и Швиндель»», здравствуйте. Мы работаем…»
Камилю показалось, потому что он уже переживал подобное с Ирен. Через месяц после ее смерти он по ошибке набрал собственный номер и услышал голос Ирен: «Здравствуйте, вы позвонили Камилю и Ирен Верховен. Сейчас нас нет…» Он тогда разрыдался.
Оставьте сообщение. Он начинает бормотать: «Я вам звоню по поводу Анны Форестье… она в больнице и не сможет… (чего не сможет?) не сможет прийти на работу, по крайней мере в ближайшее время. Несчастный случай… ничего серьезного, да нет, серьезно… (как бы это выразить?) она вам вскоре перезвонит… если сможет». Выступление путаное и бессвязное. Он отключается.
Его просто захлестывает раздражение.
Он оборачивается. Медсестра насмешливо смотрит на него.
Вот и третий этаж.
Справа лестница. Все предпочитают лифт, на лестницах никогда никого нет. Особенно в больницах, здесь думают о здоровье.
В «Mossberg-500» ствол сорок пять сантиметров с копейками. Пистолетная рукоятка, все влезает в большой внутренний карман плаща, но идти приходится немного вытянувшись, как робот, очень чопорно, потому что винтовку нужно прижимать к бедру, — иначе невозможно, так как в любой момент может понадобиться стрелять или уносить ноги. Или и стрелять, и уносить ноги. Что бы там ни было, необходима точность. И мотивированность.