Жертвоприношения
Шрифт:
— Надо сказать, для брата он довольно груб. Так вот послушаешь, да и порадуешься, что ты единственная дочь.
Голова Камиля взрывается вопросом: как он узнал, что Анна в больнице?
Сон как рукой сняло, он бросается к двери, распахивает створки, оказывается с другой стороны стойки. Медсестра только рада поговорить:
— Мужской голос и… — Офелия делает большие глаза, — скорее напористый. «Форестье… Ну да, Форестье как Форестье, а вы как хотите писать? С двумя «ф»? (Тон неприятный, властный.) Что с ней точно? Что говорят врачи? (В исполнении
— Акцент был?
— Нет. — Офелия качает головой.
Камиль оглядывается. Он уже все понял, он просто ждет соединения нейронных клеток, это займет несколько секунд.
— Голос молодой?
Офелия хмурится:
— Ну, не совсем молодой… Я бы сказала, лет сорок. По мне, так…
Камиль уже не слушает. Он несется вперед, расталкивая всех перед собой.
Вот и лестница, он распахивает дверь, ведущую на площадку, створки громко хлопают. Но он уже бежит вверх так быстро, как только позволяют его короткие ноги.
Если судить по звуку шагов, мужчина поднялся на этаж выше, считает медсестра. Двадцать два года, череп почти бритый, колечко в нижней губе — вид несколько вызывающий, но на самом деле ничего подобного, всегда готова улыбаться, а в жизни, скорее, слишком разумная и милая — и так бывает. Затем хлопает дверь. Нужно подумать, не торопиться. Он может быть где угодно, этот мужчина, — в коридоре, этажом выше, может спуститься или, наоборот, пройти через нейрохирургию, и потом, чтобы его обнаружить…
Что же делать? Прежде всего нужно быть точно уверенной, тревогу не включают просто так, то есть когда не совсем уверен… Она возвращается в сестринскую. Нет, это невозможно, в больницу не приходят с ружьем. Что же это могло быть? Протез? Некоторые посетители приходят с букетами длиннющих гладиолусов… А сейчас есть гладиолусы? Он сказал, что ошибся палатой.
Она все же не совсем уверена. В медицинском училище она занималась побитыми женщинами и знает, что мужья-мерзавцы способны преследовать своих жен даже в больнице.
Она возвращается, останавливается у палаты. Палата 224. Эта пациентка все время плачет, постоянно; каждый раз, как заходишь к ней в палату, она плачет и то и дело проводит пальцами по лицу, трогает губы, а говорит, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Дважды ее заставали перед зеркалом в ванной, а ведь она еле держится на ногах.
И все же, спрашивает себя медсестра, разворачиваясь (потому что это ее беспокоит), что такое могло быть у него под плащом? Когда плащ немного распахнулся, было видно что-то похожее на ручку швабры, металлическую ручку… А может быть, это был оружейный ствол? Костыль, может быть?
Она продолжает размышлять, что же это могло быть, когда в противоположном конце коридора появляется полицейский, тот, маленького роста, он здесь торчит всю вторую половину дня. Не больше метра шестидесяти, лысый, лицо красивое, но строгое, не улыбается. Несется как сумасшедший, чуть не
Поди тут пойми что-нибудь. Полицейский, а ведет себя как муж.
Пациентка сразу в панику. Вертит головой, он засыпает ее вопросами, кричит. Она поднимает руку. Полицейский повторяет:
— Все хорошо? Хорошо?
Приходится просить его успокоиться. Пациентка опускает руку на простыню и смотрит на меня. Все в порядке…
— Ты кого-нибудь видела? — спрашивает полицейский. — Кто-нибудь входил? Ты его видела?
Голос у него строгий, озабоченный. Он оборачивается ко мне:
— Кто-нибудь входил?
Согласиться, сказать «да», но ведь он не вошел…
— Кто-то ошибся этажом, какой-то мужчина, он открыл дверь…
Камиль не слышит ответа, снова поворачивается к пациентке, впивается в нее взглядом, она мотает головой, можно подумать, что она потеряла мысль. Пациентка молчит, только отрицательно качает головой. Она никого не видела. После чего валится на постель, натягивает одеяло до подбородка и плачет. Этот коротышка-полицейский напугал ее своими вопросами. Он просто подпрыгивает от возбуждения. Я не выдерживаю:
— Месье, вы в больнице!
Он кивает, но прекрасно видно, что думает он о чем-то другом.
— Да и к тому же посещения больных уже закончены.
Он выпрямляется:
— В какую сторону он пошел?
И так как я отвечаю не сразу, повторяет:
— Этот ваш тип, что ошибся палатой, он в какую сторону пошел?
Я беру женщину за руку, щупаю пульс. Отвечаю:
— К лестнице, туда…
И знаете что, оставьте меня в покое, меня интересует пациентка, а ревнивые мужья — это не по моей части.
Я не успела договорить, а он уже отпрыгнул назад, как кролик. Слышно, как он стремительно идет по коридору, приближается к дверям, выходит на лестницу… Я продолжаю прислушиваться: невозможно понять, пошел он по лестнице вверх или вниз.
А вся эта история с ружьем, я что, ее придумала?
Шаги по бетонным ступенькам резонируют, как в соборе. Камиль хватается за перила, бегом спускается по нескольким ступеням. И останавливается.
Нет, он бы не спускался, а поднимался.
Он поворачивается, начинает подниматься. Нет, это не обычные ступеньки, каждая на полсантиметра выше чем полагается: поднялся на десять ступенек и уже устал, а прошел двадцать, и сил уже никаких.
На этаж он поднимается запыхавшись, останавливается. На его месте я бы поднялся еще на этаж? Да? Нет? Собирается с мыслями: нет, я бы вышел с лестницы тут, на этой площадке. В коридоре Камиль натыкается на врача, который сразу начинает на него орать:
— И что это все значит?
Камилю хватает одного взгляда: выглаженный халат (еще видны складки), совершенно седые волосы, возраст определить невозможно… Врач останавливается, не вынимая рук из карманов, он не может прийти в себя от появления перед ним этого типа, который еле стоит на месте от возбуждения.