Жестокая болезнь
Шрифт:
— Позвольте просветить, — я направляюсь к стене с зелеными шкафчиками. Открываю один и выбираю большой шприц и две ампулы ацепромазина — то, что грумеры используют для успокоения собак. — Аддисин присмотрит за тобой, пока я разберусь кое с чем.
«Кое с чем» — это расплывчатая отсылка к серийному убийце и его безумному психологу, но мне не обязательно объяснять это Алексу.
— Вы не храните здесь пистолеты с транквилизаторами? — спрашиваю я Аддисин.
Она отводит свой подозрительный взгляд от клетки и недоверчиво смотрит на меня.
— Это незаконно.
Я
— Не экономь. Дай ему хорошую дозу, — говорю я. — И не позволяй манипулировать собой. Если он откроет дверцу…
— Я знаю, — говорит она. — Поверь мне, — она бросает убийственный взгляд на Алекса, — никто не помешает мне исправить то дерьмо, в которое превратилась моя жизнь.
По крайней мере, есть одна уверенность, на которую я могу положиться: нарцисс эгоистично сделает то, что необходимо в его интересах. Неважно, кому придется причинить боль.
Аддисин не будет бороться с чувством вины.
В отличие от меня.
Даже после того, что он сделал со мной, заставил страдать… Я могу засомневаться, если придется его мучить. И одной секунды неуверенности будет достаточно, чтобы он одержал верх.
Алекс перехватывает мой взгляд. Он натягивает рукава, направляясь к двери клетки, затем обхватывает пальцами прутья.
— Чувства ко мне так сильно пугают тебя, — обвиняет он.
Я стягиваю перчатки с рук.
— Аддисин, — говорю я, — мне нужно немного побыть наедине с питомцем.
— Конечно… — она ставит бутылочки и шприц на стойку и толкает двери, оставляя нас одних.
— Она испортит все, что ты запланировала, — его застенчивая улыбка исчезает, тон становится серьезным. — Ты вовлекла ее. Она слишком много знает. Ты совершаешь ошибку. Но еще не поздно. Мы можем это исправить.
— Убив ее? — я качаю головой, засовывая перчатки в карман. — Я могу справиться с Аддисин, и могу справиться с Брюстером, если на то пошло. Я разработала планы мести задолго до того, как ты разрушил мою жизнь. Спроси саму Аддисин, — я перекидываю сумку через плечо. — И я все сделаю, не убивая, — посылаю ему воздушный поцелуй на прощание. — Будь хорошим мальчиком в мое отсутствие.
— Ты вернешься за мной.
Я замираю, взвешивая, следует ли мне воспринимать его заявление как вопрос или утверждение, и в конечном итоге решаю проигнорировать его.
Но потом почти забываю. Поворачиваюсь обратно к клетке и бросаю сумку.
— Выверни карманы.
Алекс удерживает мой взгляд, держась за клетку.
— Я просто хотел, чтобы ты осознала свое великое предназначение.
— Ты хотел сделать терминаторшу-психопатку, — отвечаю я, и хриплый смех вырывается наружу. — Может, я и больна, Алекс, но ты тоже ненормальный. Один из нас должен быть в здравом уме и положить этому конец.
Его пальцы сжимают металл; он презирает себя за то, что не контролирует ситуацию. Не контролирует меня. Наконец, он смягчается и отталкивается от клетки. Роется в карманах и вынимает предметы один за другим.
Он просовывает перочинный
Я ловлю его.
— Ремень тоже, — приказываю ему.
Он усмехается, когда расстегивает черный пояс. Затем медленно наматывает его на свою здоровую руку, разыгрывая спектакль для меня. Жар заливает щеки, когда я вспоминаю ощущение кожи, стягивающей мои запястья.
— Хочешь мою одежду? Если оставить меня голым и униженным в клетке на неделю, это уравновесит чашу весов между нами.
Я вздергиваю подбородок. Конечно, Алекс установил слежку за графиком Брюстера, но его предположение, что я просто отпущу его, вызывает у меня жгучий холодок по коже.
После того, как он продевает ремень через прутья в нижней части клетки, я опускаюсь на колени, бросаю его в сумку и застегиваю молнию.
Когда встаю, встречаюсь с ним взглядом, зная, что каждую мучительную эмоцию, отражающуюся на моем лице, невозможно скрыть.
— Я не пытаюсь наказать тебя или поквитаться, — признаю я, пораженная осознанием того, что это правда. — Ты был прав, Алекс. Когда сказал, что я сосредоточена только на жизни, которую отняла, а не спасла. По крайней мере, спасибо за то, что помог мне осознать это и понять, что я должна делать сейчас, чтобы спасти еще одну жизнь.
Я накрываю его пальцы своими, сглатывая жгучую боль, подступающую к горлу.
Может быть, это искренность, которую он слышит в моем голосе, или отсутствие обиды, но черты его лица расслабляются, и на нем появляется выражение торжественного принятия.
Убирая руку, я замечаю висящие карманные часы. Пусть оставит себе. Когда он разбил их, то пытался освободить меня. Или пытался освободить нас обоих. В любом случае, он хотел избавиться от безумия, пожирающего его разум из-за эксперимента и жизней, которые он забрал.
Однако поломка часов не изменила результата.
Но пусть у него будет напоминание.
Когда я начинаю уходить, он, наконец, заговаривает.
— Грейсон забрал флешку с рецептурой лекарства.
Я останавливаюсь в дверях с настороженностью. Закрываю глаза и дышу, укрепляя свою решимость. Нельзя поддаться на его манипуляции.
— Они хотят тебя, — невозмутимо продолжает он. — Чтобы изучить или поэкспериментировать… У меня пока нет точной теории. Но они, правда, хотят тебя, и я уверен, что они подвергнут тебя гораздо худшим пыткам, чем я когда-либо мог.
— Я рискну, — ухожу, не оглядываясь на него.
— Даже если все получится, они тебя просто так не отпустят. Я пытаюсь защитить тебя… — кричит он мне вслед. — Это закончится только кровью.
Возможно, он говорит правду. Той ночью в танцевальном клубе я задавалась вопросом, чего добивались Лондон и Грейсон, если это я подожгла фитиль и запустила цепь событий. Я могла бы продолжать строить догадки, но благодаря Алексу поняла, что, слишком долгое погружение в анализ может помешать действию.