Жестокая болезнь
Шрифт:
Ее глаза искрятся, и, без слов, она соглашается легким кивком головы, касаясь моей руки.
Вот, что ей нужно. Теперь я понимаю.
Она никогда раньше ни в ком не нуждалась, у нее никогда не было эмоциональной потребности в удовлетворении, и она даже не знает, о чем просить или как. А просить меня? Злодея, который наделил ее этими проклятыми эмоциями? Она не может сдаться.
Но я единственный, кто может дать именно то, что ей нужно.
Когда ее эмоции накалятся, когда она упадет в эту темную пропасть эмоционального
Пусть искры разгораются до тех пор, пока от нас не останутся тлеющие угли.
Страсть может сжечь нас заживо только один раз.
— Крематорий, — говорит она, словно улавливая мысль в воздухе вокруг нас.
Я морщу лоб, когда мои мысли возвращаются к делу.
— Это было бы удобно, — опускаю руку, поглаживая ее поясницу. — К сожалению, у меня нет доступа к чему-то подобному.
Она сглатывает.
— У меня есть.
Она не дает мне времени спросить. Прижимается ко мне и целует.
Мы сидим, разрабатываем самые мрачные планы в моей лаборатории. Воют сирены и горны, звуки жизни за кирпичными стенами наполняют полуразрушенное пространство, пока мы придумываем, как заставить мертвых замолчать.
ГЛАВА 38
ВРЕМЯ ВЫШЛО
АЛЕКС
Я ощущаю присутствие Блейкли рядом, моя кожа гудит от ее близости, ее энергии. Как физической близости, так и метафизической. У нее все еще есть сомнения, и потребуется время, чтобы преодолеть инерцию, которую я создал на нашей временной шкале, но во вселенной есть одна константа, и это перемены.
Ничто не остается неизменным вечно.
Подобно стрелке на циферблате, одна эмоция уступает место следующей по спектру, и с течением времени наши эмоции видоизменяются. Один поцелуй не должен менять жизнь, но, учитывая упрямый характер Блейкли, этот поцелуй стал сокрушительным — землетрясение магнитудой восемь, пошатнувшее наш фундамент.
После захода солнца мы направились в Челси, где бурлит ночная жизнь, покров темноты окутывает нас, пока мы движемся по улицам города. Я следую за Блейкли, когда она сворачивает в знакомый переулок. Я раньше бродил по этому району, поскольку мы преследовали одну и ту же цель, и все же, каким-то образом, упустил связь.
Я не верю в судьбу.
Но не могу отрицать иронию.
Блейкли останавливается перед трехэтажным зданием из двухцветного кирпича с выцветшим черным тентом.
Там написано: Крематорий «Рай для домашних животных».
Она выжидающе смотрит на меня.
— Я видела, как Аддисин входила и выходила отсюда, — говорит она, поворачиваясь к панели, расположенной рядом с ржавой дверью. — Она никогда не отличалась осмотрительностью, — Блейкли начинает набирать код на клавиатуре, и я хватаю ее за запястье.
— Камеры, — предупреждаю я.
Насмешливо наклонив голову, она говорит:
— Преследователь из тебя так себе, —
Панель издает звуковой сигнал, и она открывает маленькую черную дверцу, доставая ключ.
Я оглядываю оживленную четырехполосную улицу. Никто не смотрит, никому нет дела. Кто вламывается в крематорий для животных? И все же я не могу игнорировать напряжение, сковывающее мой позвоночник.
— Здесь слишком многолюдно, — говорю я, когда она открывает дверь.
— Ты привык к своей среде обитания. К своему жуткому лесу. Что ж, этот город — мой лес. Я знаю, как действовать незаметно, — она включает фонарик на телефоне.
Интерьер такой, как должен выглядеть обычный крематорий для домашних животных. Миниатюрные шкатулки. Голые кирпичные стены с несколькими полками с рамками для фотографий и игрушки для животных. Обычный письменный стол. Запах льняного масла, используемого для полировки дерева, смешивается с сухим ароматом какой-то золы. Под ним витает еще один отчетливый запах экскрементов животных. Я поджимаю губы.
Фасад заведения оформлен как торговая лавка, с урнами и рамами для картин, даже деревянными ящиками с надписями. Я полагаю, скорбящие владельцы домашних животных хотят похоронить своих питомцев как близких, с воспоминаниями и дорогими сердцу предметами, помещая их в удобные, обшитые атласом гробики и наблюдая, как их закатывают в камеру для кремации.
Блейкли стоит над столом, направив свет на ноутбук. Надевает пару одноразовых перчаток и открывает его.
— Я проверю, когда назначена следующая кремация.
Что позволяет мне осмотреть само помещение. Я достаю свой телефон, проверяя, включен ли он в режим полета, чтобы меня не засекли в этом месте. Когда проталкиваюсь через двойные двери в подсобку, острый запах антисептика щиплет нос. Я с большим сомнением отношусь к такому плану.
Есть другие способы создать температуру, необходимую для сжигания останков вместо того, чтобы рисковать перевозкой костей в город, а затем выгружать их в здание. Где любой может стать свидетелем. Существует слишком много неизвестных переменных и непредвиденных обстоятельств; кажется, что контроля у нас вообще нет.
Я ученый. Я занимаюсь научным решением проблем. Отказываясь от этого метода, поворачиваюсь, когда мои уши пронзает звук.
Характерное тиканье секундной стрелки эхом разносится по темной комнате.
Я перестаю двигаться, осознавая неестественную тишину, абсолютную черноту, давящую на меня со всех углов. Сосредоточившись на звуке, я пытаюсь понять, действительно ли тикают настенные часы, или это проявление моего беспокойства.
У меня резко ноет икра. Чем громче становится звук, тем сильнее боль. Подобно фантомной боли в отсутствующей конечности, призрак старинных «Ролексов» напоминает, что наше время ограничено.