Жестокие игры
Шрифт:
А чем был бы готов рискнуть я ради достижения желаемого?
— Корр, — шепчу я.
Уши красного жеребца мгновенно поворачиваются в мою сторону. Глаза у него черные и загадочные, как частицы океана. Он с каждым днем становится все опаснее. Мы все с каждым днем становимся опаснее.
Мне и подумать невыносимо о том, что на Корре поскачет Мэтт Малверн, если меня выгонят.
Мэтт думает, что Бенджамин Малверн понизит меня в должности после случившегося сегодня. А я думаю о том, как бы мне уйти самому. О том, какое испытал бы удовлетворение, если бы смог забрать накопленные
Корр издает особый ночной звук — едва слышное, нарастающее по тону ржание. Так кричат под водой кабилл-ушти. Но у Корра получается нечто совсем другое. Некое утверждение, на которое следует ответить.
Я коротко щелкаю языком, и он сразу затихает. Ни один из нас не делает движения навстречу другому, но мы оба одновременно переступаем с ноги на ногу. Я вздыхаю, и он тоже вздыхает.
Нет, я не смогу уйти без Корра.
Глава двадцать первая
Пак
Основываясь на опыте предыдущего дня, я строю новый план. Я решаю отправиться на пляж во время высокой воды, когда существует опасность нападения кабилл-ушти из океана, — вместо того, чтобы скакать позже, когда мне наверняка будут грозить водяные лошади, которые тренируются на песке. Поэтому я ставлю будильник на пять часов и седлаю Дав еще до того, как она окончательно проснулась.
Гэйб уже ушел. Впрочем, я не уверена, что он вообще возвращался домой. И я даже немножко рада видеть опасный темный склон: благодаря ему мне не до размышлений о том, что может означать для нас с Финном отсутствие Гэйба.
Как только мы спускаемся к основанию утесов, мне приходится двигаться гораздо медленнее, стараясь не допустить, чтобы Дав налетела на один из валунов, разбросанных вдоль высокой линии воды. Едва заметные признаки света вокруг отражаются в дыхании Дав — клубы пара, вылетающие из ее рта, превращаются в нечто белое и плотное. Темно так, что я скорее слышу море, чем вижу его. Оно говорит: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш…» — как будто я — напуганный ребенок, а море — моя матушка, хотя если бы море было моей матерью, я предпочла бы остаться сиротой.
Дав насторожена, ее глаза косятся на волны прилива, все еще слишком высокого для настоящей тренировки. Когда рассвет наконец наберет должную силу, море неохотно уступит несколько десятков ярдов плотного песка всадникам, позволяя им работать, давая побольше места в стороне от океана. Но пока что прилив бурен и близок, он прижимает меня к стенам утесов.
Меня совсем не переполняет храбрость.
Высокая вода, абсолютный мрак, да еще под почти уже ноябрьским небом… в океане рядом с Тисби сейчас так много кабилл-ушти… Я знаю, что мы с Дав очень уязвимы на этом темном пляже. Ведь прямо сейчас там, в приливных волнах, может скрываться какая-нибудь водяная лошадь.
Сердце колотится прямо у меня в ушах. «Ш-ш-ш, ш-ш-ш», — бормочет море, но я ему не верю. Я поправляю стремена. Я не сажусь в седло. Я напрягаю слух в поисках какого-нибудь звука жизни. Но слышу
Я разогреваю Дав, пуская ее по кругу легкой рысью. Я жду, когда наконец мое тело расслабится, забыв, где я нахожусь, но ничего не получается. Каждый блик на воде заставляет меня вздрагивать. Все мое тело как будто кричит, твердя мне об опасности этого черного океана. Я помню ту историю, которую всем нам рассказывали, как только мы становились подростками: о двух молодых возлюбленных, решивших тайком встретиться на пляже, — их уволокла в волны водяная лошадь, ожидавшая добычи поблизости от берега. Предполагалось, что эта сказочка служит хорошим предостережением всей скармаутской молодежи и учит нас не целоваться где попало.
Но эта история никогда не выглядела настоящей, реальной, хотя ее и пересказывали постоянно в школе и в лавках. А вот здесь, на песчаном берегу, все воспринималось иначе. Но нет никакого смысла об этом думать. Я должна разумно тратить свое время. Я стараюсь представить, что нахожусь на мокром, грязном лугу. Несколько бесконечных минут мы с Дав сначала рысью мечемся по берегу в одну сторону, потом в другую, потом переходим на галоп — в одну сторону, в другую… Время от времени я останавливаю лошадку, чтобы прислушаться. Чтобы всмотреться в океан в поисках какого-то пятна, более темного, чем вода. Дав постепенно успокаивается, но я продолжаю дрожать. И от холода, и от того, что слишком напряжена.
Далеко-далеко, на краю горизонта, небо слегка светлеет. Скоро на песчаный берег явятся другие всадники.
Я останавливаю Дав и вслушиваюсь. Ничего, кроме «ш-ш-ш, ш-ш-ш…».
Я выжидаю долгое, очень долгое мгновение. Но слышу только океан.
И тогда я пускаю Дав в полный галоп.
Она радостно бросается вперед, ее хвост развевается по ветру. Волны сливаются в длинную темную полосу сбоку от нас, а утесы превращаются в стену бесформенной серости. Я уже не слышу, как шуршит океан, я слышу только стук копыт Дав и ее шумное дыхание.
Мои волосы тут же вырываются из хвоста и летят мне в лицо, как крошечные тонкие хлысты. Дав взбрыкивает раз, другой — просто от восторга, от чистого наслаждения бегом, и я смеюсь. Мы резко останавливаемся — а потом несемся в обратную сторону той же дорогой.
Мне кажется, что я замечаю краем глаза какого-то человека, стоящего наверху, на утесе, наблюдающего за нами, но когда поднимаю голову и смотрю туда, там никого нет.
Я обдумываю результаты столь ранней тренировки.
Дав уже выдохлась, и я тоже выдохлась, а море постепенно отступает от берега. Скоро на пляже появятся другие всадники, но мы с Дав уже сделали то, что должны были сделать в этот день.