Жестокие игры
Шрифт:
Пак быстро берет себя в руки.
— Ну, если не сможешь, увидимся завтра на берегу?
В этом я уж точно уверен. В этом легко быть уверенным, если сидишь верхом на коне.
— Да.
Глава пятьдесят вторая
Пак
Гэйб явился к ужину с цыпленком и Томми Фальком. По правде говоря, я ничуть не огорчена, видя их
— Если мы все умрем от чумы или какой-нибудь заразы, я хочу знать, что моей вины в этом нет, — заявляю я.
К пупырчатой спине цыпленка пристал какой-то сор.
— Да ты просто протри его, и все. Немножко грязи никому еще не вредило, — говорит Томми Фальк. — Гэйб говорит, ты все равно цыплят готовить не умеешь.
Финн, который сидит у очага и пытается раздуть огонь, впервые открывает рот.
— Ну да, она уж точно ни разу хорошо их не готовила.
— Или заткнитесь, или будете готовить сами!
Вообще-то грязь на цыплячьей коже — это последнее, что меня беспокоит. У меня и руки-то грязные. Мне требуется немало времени на то, чтобы отмыть их как следует, но даже когда они становятся в основном достаточно светлыми, от них все равно пахнет довольно подозрительно, вроде как сразу и Корром, и Дав.
Гэйб усаживается у радиоприемника, пытаясь поймать какую-нибудь из материковых музыкальных станций, которые ловятся, только когда погода хорошая, а радиобогам принесены достойные жертвы. Пока радио помалкивает, Томми Фальк напевает сам, вспоминая мелодии, которые успел услышать до шторма. И впервые за много месяцев наш дом кажется живым.
— Найди какой-нибудь джаз, Гэйб! — говорит Томми.
Он пристраивается рядом с Финном и начинает помогать ему превратить дым в огонь. Потом тянется к отцовскому креслу, на котором лежит давно заброшенное концертино. Томми играет ту самую мелодию, которую только что напевал; концертино превращает ее в нечто жалобное.
— Нет, ты можешь такое вообразить? Концерты!
Конечно, он говорит о материке. Потому что бега скоро минуют, а жизнь продолжится.
— И автомобили, — кивает Гэйб. — И апельсины каждый день.
— И джаз! — восклицает Томми.
Финн пристально смотрит на огонь.
Я внимательно рассматриваю цыпленка.
— Эй, не впадай в меланхолию! — говорит Томми, вскакивая при виде выражения моего лица. — Это ведь не значит, что мы никогда не вернемся. И мы будем присылать деньги. Ты вообще видела, как одевается Эстер Куинн? Ее братья на материке, что-то там кому-то продают и присылают домой денежки, потому она и выглядит как картинка из модного каталога. Когда мы сможем приехать, Гэйб? На Пасху, пожалуй?
Гэйб забирает у Томми концертино и извлекает из него мелодию. Я и забыла, как хорошо он играет. Томми обхватывает меня за талию и кружит по комнате. Я едва волочу ноги, потому что терпеть не могу, если ко мне кто-то прикасается, когда я того не ожидаю. И еще потому, что для веселья мне нужно нечто большее, чем танцы. Томми говорит:
— Ну же, давай, ты можешь двигаться гораздо быстрее! Все говорят, что ты сегодня утром носилась на утесах, как ракета!
За это я позволяю ему еще раз закружить меня.
— Так говорят?..
— Ну да, все твердят, что вы с Шоном Кевдриком жуть как зажигали там на утесах, — Томми снова кружит меня и усмехается. — И когда я говорю «вы с Шоном Кендриком», я именно это и имею в виду. И под «зажигали» имею в виду тоже именно это.
— Я резко останавливаюсь и разворачиваю его. И делаю вид, что он говорит о бегах.
— И тебя это волнует?
— Волноваться нужно Гэйбу, — отвечает Томми. Он берет меня за руку и кружит так, что я боюсь налететь на стол. — Потому что его младшая сестренка уж очень быстро растет!
Мама всегда говорила, что я не должна обращать внимание на разные там сладкие слова посторонних мужчин, но Томми Фальк вроде бы не намерен чего-то от меня добиться, так что я с милой улыбкой принимаю его комплимент. Все в порядке, я могу это себе позволить.
Гэйб обрывает мелодию на середине аккорда, держа концертино словно открытую книгу.
— Эй, Томми, не напрашивайся, чтобы я дал тебе в зубы! Кэт, когда будет готов цыпленок?
Томми одними губами произносит: «О-о-ох, Кэт!», но Гэйб отказывается проглотить наживку.
— Через двадцать минут, — отвечаю я. — А может, через тридцать. А может, через десять.
И тут кто-то стучит в дверь. Мы все переглядываемся, и Томми Фальк выглядит таким же растерянным, как я и мои братья. Никто не трогается с места, так что в конце концов я вытираю ладони о штаны, иду к двери и со скрипом распахиваю ее.
За порогом стоит Шон Кендрик; одна его рука в кармане, в другой он держит буханку хлеба.
Я абсолютно не готова к его появлению, и потому мой желудок выкидывает странный фокус, как будто он то ли вдруг опустел, то ли готов куда-то сбежать. Есть нечто совершенно ошеломляющее в том, чтобы видеть стоящего в темноте у твоего порога Кендрика.
Я отступаю в сторону, давая ему пройти. Снаружи заметно холодает.
— Ты сбежал из конюшни.
— Приглашение не отменяется?
— Не отменяется. Мы тут все собрались — и Гэйб, и Финн, и еще Томми Фальк.
— Я принес вот это.
Он поднимает буханку, явно из пекарни Паллсона, и она настолько свежая, что я чую ее теплый запах. Видимо, Шон только что заходил туда.
— Все в порядке?
— Ну, ты же пришел, значит, все должно быть в порядке.
Гэйб окликает меня: