Жестокий маскарад (сборник)
Шрифт:
Любимая уже ускакала вперёд — готовить мужу тёплое гнёздышко.
Бледно-зеленые стены, сероватый потолок, светло-кремовый пододеяльник и такая же простынь… Тихо. Покой. Хорошо.
Встаю, причём умная кровать деликатно помогает мне в этом, сую ноги в мягкие, отделанные горностаем, тапочки, подхожу к окну. Роскошные тёмные ели кутаются в белые тоги. Снег уже не валит, лишь слетают с фактурного жемчужного неба последние снежники. Но снег лежит кругом. Ни следа на нём, ни души, ни моих воспоминаний.
Я ведь не знаю, кто я. Впрочем, меня это не
— Согласно распоряжению доктора Гасанова вам не разрешено покидать постель, — вещает стационарный искин в изголовье кровати.
— Заткнись, — коротко отвечаю я, продолжая впитывать разверзшуюся передо мной траурную бездну.
Искин принимается тихо скулить, как обиженный щенок. Зовёт хозяйку.
Тёплые ладони ложатся мне на плечи, мягкие тёплые губы слегка прикусывают мочку уха.
— Ну что ты вредничаешь, поросёнок? — шепчет она, и моё сердце тает, а глаза уже не воспринимают мертвенный пейзаж. — Анвар сказал — лежать, так лежи. Ты получил порядочный электрошок, а твоей голове это вредно. Иди, ложись.
Илона нежно подталкивает меня к кровати, которая гостеприимно проседает, готовясь принять моё тело. Но я не ложусь, а сажусь. При этом кровать сразу принимает наиболее удобное мне положение. Я гляжу на жену.
Палевое домашнее платье, лёгкий румянец на щеках, каштановые кудри — глаза отдыхают на этом после траура за окном.
— Я был на войне, — говорю я деревянным голосом.
Она хмурится и горестно кивает.
— Опять твои видения. Теперь уже не только во сне.
— Был бой, — упрямо продолжаю я, — мы наткнулись в лесу на группу натовского спецназа. Яшу придавило елью, а я снял боевого андра…
Её губы слегка кривятся, словно она изо всех сил старается не заплакать. Обнимает меня за плечи, целует в глаза и мягко, но настойчиво принуждает лечь.
— Милый, сколько раз тебе говорить: ты никогда не служил в спецназе, во время войны ты был при штабе в Подмосковье — тебя нефтяной папаша пристроил. Рядом упала боеголовка, и ваш бункер тряхнуло взрывной волной. Ты был ранен и получил тяжелейшую контузию, от неё у тебя повредилось в голове немного, и все твои видения этим объясняются. После войны, когда мы уже были знакомы, ты получил наследство от папаши, погибшего, когда накрыло Москву. Война закончилось, мы уже несколько лет жили в Сибири, в столице, и вдруг ты куда-то пропал на несколько дней. Тебя еле нашли, и ты вообще ничего не помнил. Даже меня…
Слёзы всё ж таки беззвучно покатились по её лицу.
— Тебя случайно встретил на улице Анвар, и еле узнал — ты был на бродягу похож. Это чудо, что именно он тебя нашёл — он же лучший психиатр в стране, наверное! Он говорит, что память твоя может вернуться внезапно, сразу всё вспомнишь. А пока все эти твои сны и видения — это ложная память. Вроде как замена настоящей, понимаешь?.. Анвар говорит, что тебе надо жить в тихом месте, вдали от людей. И всё со временем должно прийти в норму. Вот мы и построили этот особняк в тайге. И я с тобой. Потому что мы любили друг друга ещё до того случая.
Её голос обладает на меня слегка гипнотическим действием. Я согласно киваю в полусне, но всё же спрашиваю, тысячный раз, наверное:
— А кто я?
— Я много раз тебе
Она всхлипывает.
— А ты кто? — говорю я, как ребёнок, требующий сотый раз рассказать ту же самую сказку.
— Я литературный агент. У меня в клиентах несколько авторов, некоторые очень известны. Мы с тобой познакомились в ресторане. Ты сразу подошёл ко мне и предложил пожениться.
— А ты?
— А я, конечно, сразу согласилась. Ну, теперь спи. Ты устал.
Она целует меня в лоб, и я мгновенно засыпаю.
В бункере жарко, мы все по пояс раздеты, некоторые — до трусов. Хреново работает вентиляция, но притронуться к ней, чтобы починить, никто не решается — снаружи может хлынуть поток нейтронов. Москва уничтожена. Или почти уничтожена. Но мы ещё живы. По стенам бункера грудами свалено оружие. Среди полуголых, воняющих потом мужчин ходит ещё один — единственный, кто одет в помятый, но дорогой костюм. Только галстука на нём нет, ворот несвежей сорочки распахнут. Лицо его непроницаемо. Он молчит, но я знаю, что скоро он заговорит — через резервные линии связи, центр которых находится тут. Он скажет народу то, что сказать необходимо. А напишу это я.
Да, я, тоже обливающийся потом, голый по пояс, грязный и вонючий, сижу перед белым экраном компьютера, на котором, повинуясь движениям моих пальцев, возникают чёрные буквы, складывающиеся в слова и фразы. Я пишу речь для президента и должен вложить в неё весь свой дар писателя, должен отразить всё, что чувствую я сам, президент с каменным лицом, все, кто сейчас в бункере, и все, кто ещё жив снаружи. Я глотаю таблетку амфетамина, потому что все мы не спим уже больше трёх суток. Пишется прекрасно: в мозгу всплывают нужные слова и встают именно в том порядке, в котором нужно.
Но, позвольте, я же не умею писать?! Я не знаю не только, как пишутся слова, но и значение букв!
От удивления я просыпаюсь.
— С добрым утром! — раздаётся голос искина у моего изголовья и одновременно несколько катетеров вводят в меня некие необходимые вещества, приборы измеряют параметры состояния моего организма и включается негромкая, но бодрая музыка. После деликатного вибромассажа я вскакиваю с постели и сразу подхожу к окну. Там по-прежнему кладбищенские ели на фоне нетронутой снежной глади. Я резко поворачиваюсь и иду в ванну — продолжать процедуры.
Всё это время я напряжённо думаю. Да, я не знаю букв и не могу составлять из них слова. Все обозначения на аппаратуре в моей комнате — символы. Почти вся эта техника из Великого Чжун-го, довольно быстро восстановившего после войны производство электроники. Клавиатура управления на экспортных вариантах их изделий всегда помечена символами. Правильно — большая часть их продукции поглощает не Евразийский рынок, способный сам худо-бедно обеспечить себя техникой, а геополитический хаос, именуемый Европейскими Эмиратами. Там мало кто умеет читать, даже по-арабски, а носителей европейских языков осталось так мало, что латиница постепенно отмирает.