Жестокий маскарад (сборник)
Шрифт:
Опять сны? Ложная память? Чёрта с два! Всё это было — я действительно когда-то писал эти слова. Более того, я писал то, что было со мной на самом деле — и эта бамбуковая клетка, и пищащие крысы, и страшный голос невидимки по ночам, и… дневные пытки.
Я знал, что комнату просматривала не одна камера — раньше был уверен, что это для моей же безопасности. Теперь понимал, что ни в коем случае нельзя показывать свое волнение. Я несколько раз пошевелился, будто просыпаясь, открыл глаза и потянулся. Утро. Над лесом неохотно вставало что-то холодное и белёсое, что даже нельзя было назвать рассветом. Похоже, опять шёл снег. Я по-прежнему
Таймер на спинке кровати показывал 06.14. Я стал считать минуты. 15, 16, 17, 18… На 22-й минуте снова потянулся и, как будто нехотя, спустил ноги с кровати, вставил их в тапочки, вздохнул и пошёл в санузел. Там тоже была камера — за зеркалом. Слегка освежившись, вернулся в комнату и сел на кровать. За эти короткие минуты я продумал, как действовать дальше.
Текст, который я писал во сне, отпечатался в мозгу огненными буквами. Но продолжения я не видел. Чтобы протянуть время, я взял первую попавшуюся трубку из стоящих на столике в специальной стоечке и стал тщательно и медлительно забивать её при помощи серебряной трамбовки крепчайшим турецким табаком.
Я знал, что делать дальше, но торопливость — чуйка подсказывала — была бы сейчас смертельно опасна. Медленно раскурив трубку, выпустил клуб ароматного дыма и несколько минут сосредоточенно курил, глядя в одну точку. Потом, словно от нечего делать, нажал на сенсорный пульт искина. Служебный андр мягко подъехал к кровати, открывая экран компьютера.
Нажав на изображение экрана, я приглушил звук и стал смотреть какой-то фильм, смысла которого совершенно не понимал, но делал вид, что зрелище меня увлекает. Я делал это и раньше, когда мучился бессонницей, поэтому надеялся, что наблюдающие сейчас за мной аппараты не поднимут тревогу. Неприметным движением открыл окно поиска. Дурацкий трофейный фильм продолжал идти своим чередом. Андр-сисадмин фиксировал только его, игнорируя прочую активность машины. Выбивая трубку, чтобы прикрыть движения пальцев другой руки, я торопливо вбил в поисковой щели фразу: «Днём было легче: его просто пытали», даже не изумившись, как легко сделал то, что ещё вчера считал для себя невозможным.
Поиск выдал длинный ряд страниц. Я нетерпеливо ткнул в первую попавшуюся и продолжил читать:
«…Как ни странно, самая простая пытка — удары бамбуковой палкой по пяткам — была и самой мучительной. От каждого удара словно бы раскалённый штырь пронзал всё тело вплоть до макушки. Даже электошок по гениталиям, даже подвешивание вниз головой, вбивание щепок под ногти и страшная пытка каплями воды не причиняли таких мук, как это. Но самое жуткое начиналось ночью. Днём его пытали без вопросов. Равнодушно, исполняя обязанности, при этом болтая о своих семейных и частных делах. Но голос во тьме, монотонный, всепроникающий, обращался прямо к нему, влезал в самое его нутро, приводя в ужас.
— Кто вы?
— Какое у вас звание?
— Как вас зовут?
— Кто с вами связан ещё?
Ему стало казаться, что это говорит машина, но голос был совершенно человеческим. Может быть, это злой дух, демон из какого-нибудь нижнего круга китайского ада?..
Однажды он не выдержал.
— Кто ты-ы?! — завопил он так, что болью отдались все отбитые внутренности. Но он не заметил этого.
— Кто, кто ты?!!
В темноте сгустилась тишина. Он подумал, что
— Я — это ты.
И замолк.
— Нет! Нет! Я не ты! Я… отделённый! — заорал он и орал так несколько часов, пока из горла не пошла кровь и он не рухнул без сил на грязную циновку. Ему по-прежнему никто не ответил.
Это была самая страшная ночь его пребывания в тюрьме Харбина».
Меня трясло, когда я читал это. Я знал, что всё было не совсем так, что-то было введено для нагнетания напряжения. Но в основе была страшная быль, и тот давний ужас, оказывается, жил во мне по сей день, ожидая своего часа.
Я щёлкнул по кнопке, ведущей в начало текста, и прочитал название романа: «Веселая могила» [78] . Дмитрий Строгов.
Это был мой роман.
И это была моя жизнь.
Я скопировал своё имя и вставил в поисковую щель. На сей раз удивления не было совсем. Да, Дмитрий Строгов, писатель, поэт, друг покойного президента, ставшего первым Императором Новой Евразии, таинственно исчезнувший и посмертно ставший Нобелевским лауреатом. Библиография занимала несколько страниц.
78
Хаэрбинь (Харбин) — Весёлая могила (кит.)
Значит, тогда я настолько хорошо постарался забыть себя и всё, что со мной связано, что это продолжается до сих пор? Нет, не так. Я ведь прекрасно помню офицера, пришедшего ко мне в камеру на следующее утро и официально пролаявшего мне на пекинском диалекте:
— Поскольку вы отказываетесь сотрудничать со следствием, в интересах безопасности Великого Чжун-го вы будете подвергнуты казни посредством «тысячи порезов». Казнь продлится несколько дней. Надеюсь, вы пожалеете о своём поведении.
Он развернулся на каблуках, брезгливо пнул замешкавшуюся крысу и вышел. Двери в каменный бункер лязгнули. Я валялся в бамбуковой клетке, и мне было всё равно.
Я снова стал набивать трубку, лихорадочно и небрежно, вспоминая, что такое «смерть от тысячи порезов». На следующий день в мою клетку вновь ворвался сноп белого света, из которого вышли мои мучители. На сей раз их было трое, и одного из них я не знал. Четвёртый был врач, он безучастно стоял в стороне — его время ещё не настало. Ловко скрутив меня, хотя я пытался сопротивляться, они сорвали гнилые лохмотья рукава с моей левой руки, а незнакомец туго обмотал плечо сеткой из железной проволоки с мелкими ячейками, из которых тут же выперли частички плоти. Достав большой острый нож, вроде тех, какими разделывают рыбу, он ловко и быстро провёл бритвенно-острой кромкой по железной сетке.
Кровь и кусочки кожи полетели в разные стороны, а я почувствовал такую боль, словно к моему плечу приложили лист раскалённого железа, и орал так, что доктор поморщился. У остальных лица были равнодушными — они привыкли и к таким зрелищам, и к таким звукам. А палач продолжал проводить вдоль плеча своим орудием, словно и правда очищал от чешуи рыбу. Возможно, он и был поваром, совмещая с этим делом обязанности палача при военной тюрьме «Весёлой могилы».
Срезав всю выпирающую кожу, палач ещё сильнее сжал сетку. Теперь из ячеек выпирало окровавленное мясо. Он вопросительно взглянул на двоих.