Жестокий маскарад (сборник)
Шрифт:
Я же его предупреждал…
Теперь ни Анвар, ни его андры, которые не двинутся без команды, меня не интересуют. Я сбрасываю с себя тело, попутно вытирая окровавленную руку о рукав его белоснежного халата. Полностью оттереться не удаётся — пока кровь не запеклась на шее Анвара, словно чудовищный галстук, она успела изрядно меня выпачкать. Поэтому сначала я иду в ванну и долго принимаю душ. Потом в халате поднимаюсь наверх и начинаю методичные сборы. Времени у меня много.
Сначала я посылаю на сервер команду отключить все видеокамеры — и в доме, и в лесу. Потом начинаю процесс облачения. Два комплекта термобелья, тёплые штаны, два свитера — путь мне предстоит холодный и долгий. Но в его конце будет жарко, поэтому вместе с комплектами нижнего белья я кладу в рюкзак несколько лёгких рубашек, футболок и бриджей. Потом иду в кабинет Илоны и первым делом бережно снимаю со стены картину, прикрывающую
Иду в кладовую за припасами. Конечно, можно велеть это сделать андрам, но на них полагаться не стоит — бестолковы, не то возьмут. Мне предстоит трое суток ехать по едва заметным просекам, тропинкам и замёрзшим руслам лесных речушек — к небольшому посёлку, от которого несколько десятков километров до железнодорожной станции. Поэтому я отдаю андрам команду вывести из гаража и подготовить миниатюрные финские аэросани. Мини-то они мини, но весь мой багаж, вместе со мной, возьмут. В столице я больше не появлюсь. На поезде за сутки доеду до небольшого городка, имеющего, тем не менее, аэродром. Потом будет ещё несколько пересадок на поезда и самолёты — всё по разным паспортам. Потом, наверное, куплю машину. Там видно будет.
Нет, я не собираюсь возвращаться в мир во славе, под гром аплодисментов. Не хочу. Наверное, вся моя жизнь в последние годы всё-таки что-то безвозвратно отняла у меня. Я действительно отделился от мира, встал вне его. Но я буду говорить миру правду. Буду пытаться… Надеюсь Богу и миру это от меня надо.
«Лев Токмаков заметил, что он, как и многие пассажиры, бросает опасливые взгляды в иллюминатор, боясь увидеть вырывающиеся из сплошного облачного ковра тени вражеских истребителей. И через несколько лет его не покидает военный синдром… Хватит, хватит. Он откинулся на кресле и попытался отвлечься от воспоминаний. („Гуляйте, мои золотые, пока. Ла-ла, ла-ла-ла-ла…“) Нет! После войны в мире воцарился хаос. Это естественно. Но парадокс в том, что никакого хаоса нет. Разве, к примеру, вот это одеяло белоснежных облаков внизу, по которому, казалось, можно бегать, прыгать и кататься — хаос? Хаос — это ничто. Возьми несколько кусочков гранита — они испещрены пятнышками и прожилками, казалось бы, совершенно хаотически. Но ведь эти камешки — осколки валуна, а валун — часть горы. А гора уже не хаос, а форма, паттерн, шаблон, один из тех, по каким Бог строит мир. И все они: он, Токмаков, люди в самолёте и люди на земле — такие камешки. „Я говорю тебе: ты — Пётр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её…“
Токмаков знал о происхождении своей фамилии: „токмак“ по-тюркски — молот. Над новой столицей возвышался гранитный отрог Токмак. Он, действительно напоминал молот, воздетый над городом, хотя Льву он всегда казался когтем некоего погребённого чудовища. Один раз, года два спустя после окончания войны, мучимый депрессией, он решил покончить с этой жизнью, зимой забравшись на вершину Токмака. Ему вдруг показалось, что его зовут те, кто погиб на войне — его погибшие товарищи и враги, им убитые. Он был не в силах противиться этому зову. Без группы и страховки его затея была совершенно самоубийственной. Выпив внизу фляжку спирта для верности, он начал восхождение, от которого у него остались весьма смутные воспоминания. Несколько раз едва не сорвавшись, с саднящими окровавленными руками, он таки оказался на вершине. Слева от него простиралось великое пространство заснеженной тайги, справа — строящаяся новая столица, пересечённая, как саблей, сверкающим полотном Енисея. И тут Токмакову страстно захотелось жить. Да, он видел смерть своих товарищей. Но не его вина, что он выжил. И он никогда не считал, скольких убил — многих, очень многих. Тогда была война, и он поистине был молотом Божиим. Но война кончилась, и молот, сеявший в мире хаос, остановился. Теперь он просто камень — среди множества других, разбросанных, перемешанных, но составляющих великий паттерн человечества…»
Я, в дохе, треухе и высоких валенках, стою возле уже загруженных аэросаней. Я не зашёл ни в комнату Илоны, ни в подвал, где лежал Анвар. Я уже простился с ними. Как простился и с Дмитрием Строговым, великим писателем и героем войны. Теперь я воистину никто, отделённый. Надо только завершить кое-какие формальности.
Через андра-привратника я посылаю на главный сервер приказ замкнуть всю электрику. Пока раскуриваю трубку, в окнах дома кое-где начинают появляться призрачные всполохи. Их становится всё больше, валит дым. Снегопад тем временем всё усиливается, идёт и идёт, словно хочет потушить, похоронить пожар, в котором сгорает моя прошлая жизнь.
Конечно, ему это не удаётся.
Краем глаза замечаю, как из окна комнаты Илоны вырывается длинный язык пламени. Словно прощается. Но я уже выбиваю трубку и, не дожидаясь, пока рухнет крыша, залезаю в кабину аэросаней. Покрытые белым снегом тёмные ели мрачно взирают на пожарище. Я уезжаю от них, уезжаю далеко — туда, где яростное солнце зажигает белый песок.
В самом сердце Азии, у реки Чу, зажатый хребтами Тянь-Шаня и Ала-Тоо, стоит городок Токмак — одно из самых захолустных мест возрождённой Империи. В сотне километров от него, на небольшой пустынной равнине, где на белом раскалённом песке ветер играет шарами перекати-поля, торчит одинокий покинутый мазар. Никто из местных уже не помнит, какому святому он посвящён, да и слава о нём идёт дурная — говорят, во время Большой войны в этом полуразрушенном здании обитали злые духи, которые потом ушли неведомо куда.
В каком-то смысле так оно и есть. Здесь была секретная база нашей диверсионной группы, оперировавшей по всей Центральной Азии. Под мазаром выкопано просторное помещение, оснащённое всем необходимым — компьютерами, оружием, боеприпасами, водой и пищей. Наши умельцы соорудили здесь работающий через спутниковый телефон интернет, адрес которого невозможно было вычислить. Вход в подвал был замаскирован так хорошо, что я нашёл здесь всё в полной сохранности. А может, местные после войны просто боялись приближаться сюда, опасаясь шайтанов. И правильно делали — здесь было множество смертельных ловушек, которые мне пришлось скрупулёзно обезвреживать, прежде, чем я добрался до своего нового обиталища. Слава Богу, я вспомнил схему защиты. Слава Богу, моих познаний хватило, чтобы восстановить интернет.
Всё было на своём месте, разве что покрылось пылью, которую я тщательно вычистил, как и забитые вентиляционные отверстия. Консервов и воды в гермобаках было полно. Но вскоре необходимость в собственных харчах отпала: местные, прослышав, что в «шайтан-мазаре» поселился святой отшельник, который иногда выходил к ним в одеянии дервиша и говорил длинные проповеди, уснащая их цитатами из Евангелия на арабском, стали носить ему мясо, молоко и лепёшки, кумыс и местный табак.
Ближайший имперский комиссар пребывал в Токмаке, и у него было довольно дел, чтобы ещё интересоваться, какой-такой святой поселился в старом мазаре. А я сидел внизу и заканчивал новый роман:
«…Холод пробирал его до костей, он не знал, как во тьме будет спускаться с обледеневшей горы, но не думал об этом. Последний луч заходящего солнца осветил пейзаж внизу и коснулся головы Токмакова.
— Я — камень среди камней! Я — вечен! — прокричал он граду и миру.
Его слова многократно повторило эхо».
Я откинулся на кресле и стал тщательно набивать трубку.
Теперь я счастлив.
Из статьи в «Новоевразийском вестнике» — наиболее авторитетном портале в интернете:
«Возрождение интереса к литературе уже много лет не даёт покоя социологам и прочим экспертам. Тем более, что послевоенный литературный процесс сопровождается весьма драматическими событиями. Взять хотя бы бесследное исчезновение кумира миллионов, нобелевского лауреата писателя Дмитрия Строгова. Его поклонники до сих пор надеются, что он ушёл в добровольный затвор, где пишет роман, который перевернёт мир. Хотя имперская полиция уверена, что он был убит одним из своих безумных почитателей, как знаменитый певец прошлого века Джон Леннон, а его тело унес Енисей, который редко отдаёт свои жертвы.