Жестокий маскарад (сборник)

Виноградов Павел Владимирович

С другой стороны, паханы ведь тоже могли решить, что это органы по их душу играют с Дубровским, да от обиды снять с Города защиту. И тогда на красивые улицы с отреставрированными фасадами восемьсот затёртого года, на которые глазеют тупые туристы, и витринами бутиков, сияющими, как бордель с субботы на воскресенье, заявятся из-за Черты все беспредельщики.

В общем, бедолага Дубровский семимильными шагами топал прямо в мертвецкую. Но дотопать никак не мог. Раз за Чертой загребли паренька из его бригады, жилы тянули, да ничего он не сказал. А через два дня пахана, который его допрашивал, к чёртовой матери взорвали вместе с лимузином. Не ссы, Маруся…

В общем, до

сей поры так всё и осталось, только ещё больше накалилось. Вот-вот что-то должно было грянуть. И тут как раз ко мне ввалился этот архангел обкаканный, мать его. И причём тут он?..

Я добил второй графин, дожевал селёдку, и подумал о третьем. Но пару минут назад что-то меня царапнуло. Ощущение было отодвинуто на задний план, поскольку я прослеживал горячий путь водки по пищеводу в желудок. Но теперь, утвердив огненную воду в недрах своего существа, я насторожённо огляделся по сторонам. Народу было немного — близость Черты отпугивала честнУю публику. Пьяный тип с лоснящейся толстой мордой обжимал двух явно малолетних шлюх. Те мерзко хихикали. Провинциал в поисках развлечений с перчиком. Вполне возможно, попутает по пьяни районы и к утру будет брюхом вверх плавать в канале. Да и хрен с ним. Парочка явных урок молча и быстро приканчивает пол-литра. Эти выползли из-за Черты, но ведут себя тихо — на отдыхе. А это что за перец? Зашёл сразу после меня, взял кофе и развернул газету. Подобные понты тут не приняты, но бармен видел ещё не таких придурков, потому не реагировал. «Время нашего города». Газета так называется, которую придурок читал. Не очень подходящее чтиво для кабака, скорее, подошло бы нечто жёлтенькое, «Паршивец двух столиц», например.

А рожу-то я где-то видел… Вернее, видел подобные — плохо запоминающаяся, ложно-приличная, способная изобразить праведное негодование и тут же скривиться в глумливой улыбочке. «Топтун». Но не из бывших коллег, и не из «соседей» — судя по всему, любитель. Ктой-то меня осчастливил? Наверняка Акакий, мать его… Вот ведь беспокойный, не доверяет. Но когда клиент мне не доверяет, я слегка обижаюсь.

Кинув на столик сто баксов, я помочился в стрёмном сортире и вышел на волю. Грёбаный мир уже прикрыл свой срам сумерками. Деловой походкой я свернул за угол — «топтуну» должно было показаться, что я так и двинусь за Черту на своих двоих. А что, вполне возможно — просто не хочу рисковать машиной. Что-то такое он точно подумал, но обломался, нарвавшись за углом на мой прямой в челюсть. Свалился легко, словно сломанный карточный домик, а я, змей, ещё пару раз добавил ногой по рёбрам. Они хрустнули. Я молча развернулся и пошёл к своей машине.

Водка наконец-то разобрала. С утра у меня были планы на вечер, но я их похерил.

Надо было работать.

Я знал, где можно начать.

Через пять минут моя старенькая «Тойота» переехала мост, на середине которого мрачных цветов растяжка по-русски и по-английски предупреждала гостей города, что с этого вот места мэрия не гарантирует безопасности для их имущества, здоровья и жизни. Настроение у меня было боевое, алкоголь пел в крови, в заплечной кобуре удобно устроился потёртый ПМ, скоммунизденный ещё в органах, за поясом под пиджаком торчала купленная по случаю «беретта», к ноге крепились ножны с отличной финкой — их делает один цыган со 2-го Рабкриновского — и еще несколько полезных мелочей оттягивали карманы. Покуривая, я мычал забытый шлягер про Глеба Жеглова и Володю Шарапова и вовсю радовался жизни.

Почему-то я всегда радуюсь, когда оказываюсь здесь, за Чертой.

Кое-кто из местных узнавал меня и делал вслед ручкой, другие просто мрачно щерились. Те ещё типы —

приличные люди тут из дома об эту пору не вылезают. Впрочем, где тут приличные люди…

Внезапно, как часто случается в этом городе, хлынул ливень. У здешнего неба то ли простатит, то ли цистит — оно постоянно мочится нам на головы. Немногочисленные прохожие на унылых улицах кинулись под защиту подворотен.

Под монотонный плюм-плюм-плюм-плюм-плюм, под покойницким светом редких, как зубы в слюнявой пасти столетней карги, фонарей, я ехал в единственное место, где мне могли помочь.

Бар был на юге, недалеко от кварталов Товариществ. Вошке было по фигу, кого обслуживать, она наливала пиво и боевикам бригад в кожаных куртках, и «товарищам» в камуфляже, а бдительный вышибала, обвешанный стволами, следил, чтобы те и другие вели себя прилично или хотя бы не отрывали друг другу бошки. Когда-то этим вышибалой был я.

Между прочим, в отношении Дубровского все сперва сильно грешили на Товарищества собственников жилья — потому что они не подчинялись ни мэрии, ни Сходняку, сами себя обсуживали и плевать на всех хотели, а тех, кто на них пытался наехать, валили сразу и жестоко. Но потом сообразили, что «товарищам» Дубровский тоже не сдался — их устраивало нынешнее положение, взрывать и так хилую стабильность никто не собирался.

Припарковавшись и натянув поглубже кепку, я закрыл машину и поскорее двинулся к полуподвальчику, в котором был бар. Навстречу мне разлетелся какой-то чёрный фраер, типа, с объятиями, типа, знакомого встретил. Щаз! Щипач из него был аховый, я сразу почувствовал за пазухой пальцы, молча схватил их и выломал вверх. Жестоко. Падая на колени, фраер взвыл. Ребром другой ладони я саданул его по загривку. Он рухнул, как бык под обухом, и остался валяться в луже, щедро поливаемый мутными струями. Пнув под рёбра и этого засранца, я ринулся под защиту навеса над ступеньками, ведущими вниз. Над ним тускло светилась красная вывеска: «У Вошки».

Она была за стойкой сама — женщина, чья яркая красота отгорела своё лет …надцать назад, чьи шикарные некогда сиськи пожухли и печально обвисли, а лицо приобрело сухую жёсткость наждака. Она была категорически против всякого силикона и подтяжек, решив стареть натуральным образом. Думаю, она права.

Но голос её, звучный, с эротической хрипотцой, остался прежним. Ну, почти прежним.

— Ё-моё! Кистень! — заголосила она, когда я, отряхиваясь от капель, как уличный пёс, ввалился в полусумрак бара.

Несколько посетителей повернулись ко мне — чисто рефлекторное движение, которые быстро входит в привычку всех обитателей спальников. Кого-то я знал, кого-то смутно помнил, другие были незнакомы. Я не появлялся тут почти год, за это время многие проделали путь ногами вперёд по Крайней улице, упирающейся в Волчье кладбище.

Вошка кивнула мне на незанятый столик в углу. Старик-халдей на артритных ногах принёс графинчик и вазочку с солёными груздями.

— Привет, Петрович, — бросил я деду. Тот осклабился беззубой пастью.

Вошка подошла, не успел я опустошить графинчик и до половины. То есть, очень быстро.

— Чего заявился? — тихо спросила, присаживаясь напротив. Радости в её голосе не слышалось. Оно и понятно.

— Проблемы.

Она глядела на меня, ожидая продолжения. У неё остался прежним не только голос — глаза тоже. Чёрные, бездонно-чёрные. Только теперь в них всегда была настороженность.

Её вполне устраивало паскудное погоняло. И она была чертовски умна.

Я тихо, в двух словах, рассказал ей о клиенте. Она отпила прямо из графинчика, потому что второй стопки не было, и закурила длинную сигарету.