Жестокий маскарад (сборник)
Шрифт:
— Жрать хочешь? — спросила отрывисто.
Я хотел. Мощи Петровича принесли приличную отбивную с картошкой и луком.
Пока я терзал мясо ножом, она молча курила.
— И что надумал? — она затушила бычок в пепельнице.
Поскольку рот у меня был набит, я лишь пожал плечами.
— Работаю, — ответил, прожевав.
Она одобрительно кивнула.
— Правильно, придётся. Дубровский слишком обнаглел, кто-то его вот-вот накроет. И лучше бы ты подсуетился заранее.
— Другого выхода нет, — я снова пожал плечами. — Глебыч…
Она опять утвердительно кивнула.
— Акакий? — я поглядел на неё вопросительно.
Теперь пожала плечами она.
— Первый раз слышу.
Я откинулся на стуле и тоже закурил.
Мне
А ещё ходили слухи, что этот ититский Робин Гуд то отстёгивал на разваливающийся детский сад, то покупал коляску обезноженному ветерану ВДВ, то жертвовал серебряную ризу на икону Богородицы в бедной сельской церквушке. И слухи эти, надо сказать, были вполне правдивыми. Естественно, пытается замолить свои собственные грехи, да и соответствовать хочет, выделывается. Только, в отличие мот меня, все эти авторитеты с обеих сторон Черты уже начисто забыли, чему учились в школе. Если вообще там учились. И погоняло «Дубровский» для них звук пустой. Может быть, потому и не могут поймать его так долго.
А этот парень кому-то мстит. И если Акакий решил, что он его главная цель, это очень важно. В том числе и для меня. Значит, пока всё сходится на Акакии.
— Влад, тебе нужен Дохляк.
Её голос прервал мои распевные расклады. Она, как всегда, ухватила самую суть. Я не подумал о Дохляке, хотя должен был. Но вспоминать эту мразь было стрёмно. И я не вспомнил.
Дохляк — потому что давно должен был сдохнуть, но никак не желал. Ещё до договора, когда он был депутатом заксобрания и одновременно держал общак бригады архангельских, ему прострелили позвоночник и свою дальнейшую бурную деятельность на пользу общества он продолжил на инвалидном кресле. Потом взорвали его машину — шофёру начисто снесло голову, телохранителя разделало на гуляш, а этот отделался выбитым глазом. Потом оборзевших архангельских частью пересажали (к чему я приложил и руки, и ноги), частью почикали конкуренты. Дохляк уже не был депутатом, потерял покровителей, большую часть добра, никуда не вылезал из квартиры. Но знал столько, что одним своим существованием был опасен многим. В него стрелял через окно снайпер, его квартиру поджигали, бросали туда гранату — ничего подонка не брало. А потом грянул договор, и Дохляк перебрался за Черту. Там он сидел и сейчас, напоминая паука, которому оторвало половину лап, старого злобного паука, до сих пор полного чёрного яда. Он как-то так сумел себя поставить, что стал всем нужен — его голова была набита информацией, большую часть которой знал только он. Никогда ничего не записывал, полагаясь на свою бездонную память. Так что теперь его уже никто не хотел прикончить.
Он всегда был отморозком, а теперь и вовсе. Иногда брал свой гонорар за информацию маленькими мальчиками, которых мучил до полусмерти — на большее был уже не способен. Но он знал всё о бизнесе и власти — и в Городе, и за Чертой. И его бригада когда-то называлась Архангельской…
— Какого чёрта?
Вошка вскинула голову, глядя на вход в бар. Я наблюдал за ним по отражению на лакированной стенной панели.
— Мальчик неудачно ухватил мой лопатник. Пришлось мальчика уронить, — пояснил я, глядя на давешнего неловкого джигита в сопровождении двух бугаёв-соплеменников.
— Вечно от тебя неприятности, — хмыкнула Вошка.
Я дёрнул водки и начал подниматься.
— Сиди уж, — бросила она, — Санёк разберётся.
Вошка многозначительно взглянула на Санька, стоящего у шкафа для посуды. Они смотрелись, как близнецы, только у Санька по обеим сторонам туловища свисали напоминающие брёвна руки.
— Сам нагадил, сам и уберу, — проворчал я, вставая и разворачиваясь.
Рука джигита висела на косынке, и он был весь в грязи. Но, кажется, пострадал не очень сильно. Ничего, дело поправимое. А вот дружки его мне не нравились. Оба не более доходяги, чем Санёк. У одного бейсбольная бита, у другого — метровый кусок водопроводной трубы. Стволы тоже есть, естественно, но они пойдут в ход только при серьёзных напрягах — правила тут такие, и соблюдать их полезно для здоровья.
Так что и мне придётся обойтись подручными средствами. В кармане пиджака моя рука привычно уселась на прекрасный никелированный кастет с шипами. Левый громила взмахнул трубой, но мой окастеченный кулак уже буравил его брюхо. «Ик!» — сказал бугай и согнулся в три погибели.
Я едва успел отстраниться от пролетевшей в сантиметре от черепа биты и, не глядя, лягнул ногой. Куда-то попал, ага. Противник взвыл и дёрнулся. Другой ногой я наподдал рухнувшему на колени трубоносцу и развернулся ко второму, отбив кастетом очередной удар биты, а с левой засаживая ему хук в челюсть. Она хрястнула. Проняло, значит. Первый поднялся и с рёвом ринулся ко мне, вытянув гигантские лапы. Я поднырнул под них и, мимоходом вмазав кастетом по рёбрам, сделал подсечку. Тип грохнулся на пол, как холодильник с третьего этажа. Холодильник, судя по вони, набитый дерьмом.
А выстрел прозвучал, как пук динозавра.
Поминая чью-то матушку, я развернулся. Щипач-недоучка валялся на полу со снесённой наполовину башкой. Рука всё ещё конвульсивно сжимала допотопный наган, который он не успел пустить в ход. Санёк спокойно опускал обрез вертикалки.
— Жекан у меня, — задумчиво протянул он, с интересом разглядывая чудесным образом выперший из головы дурачка огромный желвак из крови, мозгов и осколков черепа. Посередине этого безобразия торчал изумлённый шарообразный глаз.
— Какого хрена? — взреванул я на нервяке.
— Дробь мебель портит, — так же задумчиво пояснил Санёк. — Тётенька ругается.
Ничего-то у молодого поколения святого нет. Впрочем, мы сами постарались, чтобы не было. А у нас-то что осталось?..
Вошка успокаивала оставшихся в заведении посетителей. Впрочем, они не особенно и волновались. Получившие своих звиздюлей битюги, конечно, уже слиняли.
— Спасибо, Санёк! — сказал я с чувством.
Тот пожал глыбоподобными плечами, хакнув, рывком приподнял жмура и держал, пока Вошка натягивала на покойника чёрный полиэтиленовый мешок. Обычная процедура. Мозги и кровищу будет отмывать Петрович — так же старательно и сноровисто, как разносил отбивные. Забавный старик. Сейчас. Для тех, кто не знал его лет двадцать назад.
На улице я долго матерился под уже моросящим дождём. Прежде, чем идти разбираться со мной, уроды разобрались с моей машиной. Разбито было всё, что можно, и проколоты все четыре покрышки.
Делать было нечего, и я пошёл в бордель.
Кварталах в трёх было неплохое заведение, где в своё время я хорошо покуролесил. Уличная гопота обходила меня сторонкой — многие признавали в лицо, до остальных уже дошёл слушок о моих подвигах у Вошки. Конец вечера был затуманен — в заведении я довольно быстро достиг искомого состояния. Было погано — от моего клиента и его задания, от клоунской ОПППС, от затейливой жизни, которую я вёл уже столько лет. Мне хотелось назад, туда, где всё было просто и по чесноку, когда я знал кто я, откуда я, зачем я живу. Вырваться из этого мутного зазеркалья, глотнуть воздуха. Огромное, во всю стену, зеркало в кабаке на первом этаже старинного особняка вызвало во мне бешенство. Был какой-то напряг, передо мной мелькали перекошенные окровавленные рожи, которые я старательно охаживал кулаками. Впрочем, до стрельбы не дошло — я свою меру знаю. Потом было другое личико, которое мне чем-то приглянулось, оно мило лопотало, и я позволил ему успокоить меня.