Жестяная корона
Шрифт:
Утром, когда Иллиан явился пред светлые очи будщего господина, Эдвар сидел вместе со своим дядей, что-то бурно обсуждая. Крафтер лежал на холодном полу, нисколько не боясь простудиться, и с самым спокойным видом ковырялся в носу. Завидев рыцаря, тот радостно помахал рукой, впрочем, не думая даже подняться на ноги, и стал причитать, дескать, лорды ведут настолько скучную беседу, что ему приходится развлекать себя самому.
Что и говорить, фигура пересмешника являлась самой что ни на есть любопытной. Но гораздо важнее другое - идея предложить рыцаря на роль телохранителя лорда тоже принадлежала ему. Именно
К тому же, у маленького лорда уже был телохранитель, превосходивший Лейтли не только в боевом опыте, но и в физических данных. Мойно, человека без фамилии по прозвищу Черепаха, нанял сир Эдмон, как только Эдвар приехал к нему на обучение. Поговаривали, что Мойно служил наемником то ли у восточных варваров, то ли у северного народа. Внешности он был выдающейся - шестифутовый гигант с короткими пшеничными волосами и длинными усами. Лицо приятное, с таким только трактирщиком работать, но вот глаза, словно воды Северного моря. За все время пути Черепаха ни на минуту не отходил от лорда, изредка недовольно бросая взгляд на Иллиана, как на дилетанта и совсем не говорил. Может, он не понимал кантийское наречие, может, был немым, а может и то и другое.
Сейчас Мойно ехал впереди маленького лорда, сверкая своим нагрудником на полуденном солнце - к слову, единственным доспехом, который он носил, и собственно за который и получил свое прозвище. Иллиан должен был на своей лошадке следовать за мальчиком, но Эдвар то и дело оборачивался и заговаривал с ним. Невольно приходилось догонять сеньора, что осложнялось узкой дорогой и долговязым Крафти, двигавшемся по левую руку от лорда.
– И неужели вы столько лет не были дома?
– удивился Эдвар.
– Лейтлифорд больше не является моим домом, - вежливо ответил Лейтли.
– У бродячей собаки дом там, где поставят миску с едой, - вполголоса ответил Крафти, однако и лорд, и Иллиан его услышали.
– Сир Боули, не все люди, носящие оружие, более того, умеющие с ним обращаться, могут проглотить подобные слова, - заметил Иллиан.
– О, добрый сэр рыцарь, я это прекрасно знаю, - рассмеялся Крафти.
– Я всегда знаю, каким людям и что я могу говорить. Например, подобные слова никогда не вырвались бы из моих уст, будь я наедине с Черепахой.
Мойно, услышав свое прозвище, повернулся, и в его глазах действительно мелькнуло желание растерзать кого-нибудь. Убедившись, что ни рыцарь, ни тем более скоморох, особого энтузиазма в этом забавном деле не проявляют, он отвернулся, а Крафти продолжил как ни в чем не бывало.
– У меня очень длинный язык, признаю это. Но я дожил до своих лет только благодаря пониманию и природному чутью, кому можно говорить некоторые вещи, а кому нет. Хотя признаюсь, не хотел вас обидеть. Иногда мои мысли все же обретают звук быстрее, чем я успеваю заткнуть себя.
– Не обращайте внимания на Крафти, - вмешался Эдвар, - если бы его язык был метлой, то он за один день вымел бы все улицы столицы.
– Прекрасное сравнение, милорд, - засмеялся скоморох, откинувшись назад.
– Вы определенно делаете успехи.
– Мой дядя, - повернулся к рыцарю Эдвар, - хотел сначала
– Король Антурин никогда не был воином, но именно в его правление Кантия достигла наибольшего расцвета, - скромно заметил Иллиан.
– Поздравляю вас, милорд, - усмехнулся Крафти, - вы приобрели не только телохранителя, но и философа.
– Антурин, Горлок Падолур, Ирни Лойтелли - все они прекрасные короли, - тихо сказал мальчик, - но они не были из семьи Энтов. Люди говорят "Энт", а думают "воин".
– Благо, судьба уберегла лорда из Долины Сов, сделав его в очереди на корону аккурат после лошадки сира рыцаря.
– Действительно, - рассмеялся Эдвар, - корона моей голове не грозит. Я в очереди на престол тринадцатый или четырнадцатый.
– Тринадцатый, - кивнул скоморох.
– Я думаю, милорд, коль уж корона нам не светит, надо попробовать себя на поприще Отца семьи.
Тут уже прыснули все, включая Иллиана. Даже Черепаха на секунду оглянулся с ухмыляющейся физиономией, но тут же нахмурился и повернул голову обратно. Мол, смех смехом, но и за дорогой следить надо.
Путь до долины Кричащих Сов из замка Соколиной Охоты занял в общей сложности четыре дня. За все это время, хвала Трем Богам, никаких неприятностей с отрядом маленького лорда не случилось. Может, дело в том, что вместе с людьми сира Эдмона, бывшими крестьянами Иллиана и собственно стражниками самого Эдвара набиралось почти четыре десятка пусть и не самых лучших, но все-таки вооруженных воинов. Тем более, когда такую процессию возглавляет громадный Мойно, желание поживиться за чужой счет пропадает почти сразу.
Внутри отряда отношения между его членами были непростыми. Воины, как и следовало предполагать, разбились на три группы. Наиболее угрожающе выглядели люди сира Эдмона - закаленные в боях ветераны, отборная военная элита в кольчугах с изображением могучего древа. Эдварцы, хоть и были одеты также, своими юными лицами и неуверенными движениями выделялись среди облаченной в доспехи братии. Но на фоне пожилых и оборванных крестьян Иллиана и эти солдаты выглядели более чем пристойно. Люди рыцаря замыкали шествие, бредя подле телег с провизией и прочей поклажей, словно нищие и убогие, бегущие за сильным войском в надежде на великодушно брошенный кусок хлеба или почерневшую медную монету. Лишь дубины и длинные костыли, заостренные на конце, говорили о некой причастности к этому небольшому отряду.
Люди в редких деревнях, попадающихся по пути, встречали разношерстное воинство довольно благосклонно. Семью Энтов, несмотря на крутой нрав правителей и особую задиристость некоторых лордов, любили. Это сир Иллиан ощутил на себе, когда в очередной раз ему преподнесли кувшин с крепким вином сразу после маленького сеньора. Виной всему было богатое сюрко на телохранителе с изображением древа, подаренное сиром Эдваром еще в замке Соколиной Охоты. А вот его людям пришлось тяжелее - хлеб тем, конечно, дали, ведь так приказал лорд, но вот перебродившую брагу, изрядно употребляемую остальными солдатами, не предложили. Да и вообще посматривали как-то искоса, с неодобрением.