Жеводанский зверь
Шрифт:
– Это волки… волки хотят войти… Отвори, Марион, отвори скорее, или волки съедят тебя!
Марион, неспособная ни говорить, ни двигаться, прижималась к Кристине; та, безмолвная и сама дрожащая, скоро отказалась от приготовлений к обороне, которую считала бесполезной.
Удары и царапанье продолжались с возрастающим бешенством. Враги попытались даже прорыть ход под дверью; вынимали землю и камни, и в отверстии осажденные увидели толстую, мохнатую лапу с мощными когтями. Однако земля была слишком каменистой, а дверь – достаточно прочной. Тогда человек и волк, переменив тактику, стали ходить вокруг хижины, отыскивая слабые места и надеясь проломить где-нибудь стену. Слышно было, как они ударяли в заднюю дверь хижины, как дергали каждый ставень. Положение девушек становилось отчаянным. Глубокая темнота, окружавшая их, отсветы молний сквозь щели ставней, шум дождя, временами – заунывный вой, и удары в стены, в двери, в запертые ставни – все это обрушилось на них, как один цельный кошмар, как страшный сон, который никак не заканчивался пробуждением. Здание было старое, ветхое, никак нельзя было предугадать, выстоит ли оно под натиском человека и зверя. Необходима была помощь извне.
Но кто мог прийти в хижину лесничего в такой час и в такую погоду? А если бы какой-нибудь заблудившийся охотник направился в эту сторону, если б даже сам Фаржо, как надеялась его дочь, вернулся домой, разве смог бы один человек противостоять жеводанскому зверю и сумасшедшему, опасному не менее, чем зверь?
Однако осаждающие как будто поняли бесполезность своих нападений и сосредоточили свои усилия на ставне одного окна, полусгнившего от сырости. Сильная рука, вооруженная камнем, ударяла в этот ставень постоянно; весь дом шатался и под окном сиплый голос говорил, и буря не заглушала его:
– Волки хотят войти… Волки войдут…
Удар, более сильный, чем другие, расколол ставень в длину, и свирепый хохот объявил об этом результате растерявшимся девушкам.
В темноте они не могли видеть, но ощупью отыскали друг друга и обнялись.
– Нет более надежды, – сказала Марион прерывающимся голосом. – О, барышня, Бог мне свидетель, я не боюсь смерти… Я была так несчастна, с тех пор как лишилась матери. Нет ничего в жизни, чего мне было бы жаль лишиться, но все-таки… мне хотелось умереть менее страшно… Даже для моей жизни это – слишком жуткий конец! А вы, барышня, вы так прекрасны, так знатны, так богаты, вы имеете все для того, чтобы быть счастливой, вы должны жить, должны спастись!
– Наше положение почти одинаково, – вдруг возразила Кристина, – и мы обе не можем погибнуть таким образом. В той толпе, что всегда окружала меня, был ли хоть один человек, для которого что-то значила моя жизнь, моя душа?
– Мы можем надеяться только на Бога!
– Я всегда думала, что один человек… Нет, нет, я сама отвергла его помощь и, может быть, даже в эту ужасную минуту не решилась бы ее принять!
– Это человек… который вас любит? – спросила Марион тоном неизъяснимой грусти. – О, вы должны быть счастливы! Меня никто не любит, никто не будет сожалеть обо мне, когда меня разорвет этот дикий зверь!
В эту минуту ставень был оторван, блеск молнии позволил увидеть фигуру Жанно, с которого потоками лилась вода, и широкую морду и сверкающие глаза волка, который, стоя на задних лапах, старался вырвать зубами куски разломанного ставня.
Марион молча во все глаза смотрела на них, ничего не говоря. Кристина сжимала в руках бесполезное ружье, в ужасе понимая, что его вид не отпугнет врагов.
«Боже мой! Кто-нибудь, помогите… Хоть кто-нибудь, пожалуйста! – проносилось в ее голове. – Я клянусь, я буду до конца своих дней благодарна вам, спасите меня, умоляю!»
Как будто эта мольба была услышана: человеческие голоса послышались на некотором расстоянии от хижины. Жанно и зверь остановились в ту минуту, когда готовились проникнуть в дом.
– Помогите! – закричала Кристина, оживленная внезапной надеждой.
– Помогите, – повторила Марион тихо.
Четыре сверкающих глаза исчезли из окна.
Через минуту прибежало несколько человек. Начали стучаться и кто-то заговорил за дверью:
– Она здесь: я узнал ее голос… Я уверен, что она здесь!
Очевидно, опасность миновала, но Кристина не могла пошевелиться. Марион отворила дверь. Тотчас несколько человек бросились в хижину. Там была совершенная темнота, и один из вошедших спросил взволнованным голосом:
– Кристина, графиня де Баржак, ради бога, где вы?
– Я здесь, Леонс.
– Слава богу! Ах, графиня, как вы меня встревожили!
Марион зажгла свечу. Леонс привел с собой лесничего и слугу из замка, которых он встретил в лесу. Они были посланы кавалером де Моньяком на поиски Кристины. Несмотря на дождь, все трое принялись прочесывать лес. Наконец, предположив, что графиня де Баржак нашла убежище в доме лесничего, единственном жилище, находившемся в лесу, они отправились удостовериться в этом и, как оказалось, пришли очень кстати.
Спасители девушек выглядели плачевно: они насквозь промокли и были очень измучены. Особенно изможден был Леонс; его рука, висевшая на перевязи, болталась, как плеть; лицо было бледным до какой-то нездоровой серости. Но юноша счастливо улыбался: графиня де Баржак, его Кристина, была жива и невредима. Лесничий и слуга нисколько не переживали из-за того, что вымокли и продрогли: радость видеть свою молодую барышню, которую они любили, несмотря на ее резкие выходки, а также надежда получить впоследствии хорошую награду вполне скрашивали неудобства.
Марион, судьбой которой в действительности никто не был особенно заинтересован, поспешила подбросить дров в печь – вот все, что она могла сделать для своих гостей. Пока они сушили у огня свое промокшее платье, Кристина сидела в стороне и беспрестанно повторяла:
– Какой день, какой ужасный день!
Наконец она обернулась к Леонсу и спросила его странным, равнодушно светским тоном:
– Как вы их находите?
– Кого, графиня?
– Тех, кого ваше присутствие обратило в бегство… Безумца и зверя, которые вели на нас охоту…
– Я вас не понимаю, Кристина… мы не видели никого.
– Перед этим окном… вы не приметили?..
– Мы пришли с другой стороны; притом дождь ослеплял нас, и ветер шумел в ушах… Но, ради бога, графиня, расскажите мне, что случилось?
Кристина описала ему в нескольких словах свои приключения с тех пор, как она рассталась с ним в лесу. Она говорила так спокойно и ровно, что сама удивлялась бесстрастности собственного голоса. Но у нее было слишком мало сил, чтоб переживать волнение.