Жеводанский зверь
Шрифт:
– Это волки… волки хотят войти… Отвори, Марион, отвори скорее, или волки съедят тебя!
Марион, неспособная ни говорить, ни двигаться, прижималась к Кристине; та, безмолвная и сама дрожащая, скоро отказалась от приготовлений к обороне, которую считала бесполезной.
Удары и царапанье продолжались с возрастающим бешенством. Враги попытались даже прорыть ход под дверью; вынимали землю и камни, и в отверстии осажденные увидели толстую, мохнатую лапу с мощными когтями. Однако земля была слишком каменистой, а дверь – достаточно прочной. Тогда человек и волк, переменив тактику, стали ходить
Но кто мог прийти в хижину лесничего в такой час и в такую погоду? А если бы какой-нибудь заблудившийся охотник направился в эту сторону, если б даже сам Фаржо, как надеялась его дочь, вернулся домой, разве смог бы один человек противостоять жеводанскому зверю и сумасшедшему, опасному не менее, чем зверь?
Однако осаждающие как будто поняли бесполезность своих нападений и сосредоточили свои усилия на ставне одного окна, полусгнившего от сырости. Сильная рука, вооруженная камнем, ударяла в этот ставень постоянно; весь дом шатался и под окном сиплый голос говорил, и буря не заглушала его:
– Волки хотят войти… Волки войдут…
Удар, более сильный, чем другие, расколол ставень в длину, и свирепый хохот объявил об этом результате растерявшимся девушкам.
В темноте они не могли видеть, но ощупью отыскали друг друга и обнялись.
– Нет более надежды, – сказала Марион прерывающимся голосом. – О, барышня, Бог мне свидетель, я не боюсь смерти… Я была так несчастна, с тех пор как лишилась матери. Нет ничего в жизни, чего мне было бы жаль лишиться, но все-таки… мне хотелось умереть менее страшно… Даже для моей жизни это – слишком жуткий конец! А вы, барышня, вы так прекрасны, так знатны, так богаты, вы имеете все для того, чтобы быть счастливой, вы должны жить, должны спастись!
– Наше положение почти одинаково, – вдруг возразила Кристина, – и мы обе не можем погибнуть таким образом. В той толпе, что всегда окружала меня, был ли хоть один человек, для которого что-то значила моя жизнь, моя душа?
– Мы можем надеяться только на Бога!
– Я всегда думала, что один человек… Нет, нет, я сама отвергла его помощь и, может быть, даже в эту ужасную минуту не решилась бы ее принять!
– Это человек… который вас любит? – спросила Марион тоном неизъяснимой грусти. – О, вы должны быть счастливы! Меня никто не любит, никто не будет сожалеть обо мне, когда меня разорвет этот дикий зверь!
В эту минуту ставень был оторван, блеск молнии позволил увидеть фигуру Жанно, с которого потоками лилась вода, и широкую морду и сверкающие глаза волка, который, стоя на задних лапах, старался вырвать зубами куски разломанного ставня.
Марион молча во все глаза смотрела на них, ничего не говоря.
«Боже мой! Кто-нибудь, помогите… Хоть кто-нибудь, пожалуйста! – проносилось в ее голове. – Я клянусь, я буду до конца своих дней благодарна вам, спасите меня, умоляю!»
Как будто эта мольба была услышана: человеческие голоса послышались на некотором расстоянии от хижины. Жанно и зверь остановились в ту минуту, когда готовились проникнуть в дом.
– Помогите! – закричала Кристина, оживленная внезапной надеждой.
– Помогите, – повторила Марион тихо.
Четыре сверкающих глаза исчезли из окна.
Через минуту прибежало несколько человек. Начали стучаться и кто-то заговорил за дверью:
– Она здесь: я узнал ее голос… Я уверен, что она здесь!
Очевидно, опасность миновала, но Кристина не могла пошевелиться. Марион отворила дверь. Тотчас несколько человек бросились в хижину. Там была совершенная темнота, и один из вошедших спросил взволнованным голосом:
– Кристина, графиня де Баржак, ради бога, где вы?
– Я здесь, Леонс.
– Слава богу! Ах, графиня, как вы меня встревожили!
Марион зажгла свечу. Леонс привел с собой лесничего и слугу из замка, которых он встретил в лесу. Они были посланы кавалером де Моньяком на поиски Кристины. Несмотря на дождь, все трое принялись прочесывать лес. Наконец, предположив, что графиня де Баржак нашла убежище в доме лесничего, единственном жилище, находившемся в лесу, они отправились удостовериться в этом и, как оказалось, пришли очень кстати.
Спасители девушек выглядели плачевно: они насквозь промокли и были очень измучены. Особенно изможден был Леонс; его рука, висевшая на перевязи, болталась, как плеть; лицо было бледным до какой-то нездоровой серости. Но юноша счастливо улыбался: графиня де Баржак, его Кристина, была жива и невредима. Лесничий и слуга нисколько не переживали из-за того, что вымокли и продрогли: радость видеть свою молодую барышню, которую они любили, несмотря на ее резкие выходки, а также надежда получить впоследствии хорошую награду вполне скрашивали неудобства.
Марион, судьбой которой в действительности никто не был особенно заинтересован, поспешила подбросить дров в печь – вот все, что она могла сделать для своих гостей. Пока они сушили у огня свое промокшее платье, Кристина сидела в стороне и беспрестанно повторяла:
– Какой день, какой ужасный день!
Наконец она обернулась к Леонсу и спросила его странным, равнодушно светским тоном:
– Как вы их находите?
– Кого, графиня?
– Тех, кого ваше присутствие обратило в бегство… Безумца и зверя, которые вели на нас охоту…
– Я вас не понимаю, Кристина… мы не видели никого.
– Перед этим окном… вы не приметили?..
– Мы пришли с другой стороны; притом дождь ослеплял нас, и ветер шумел в ушах… Но, ради бога, графиня, расскажите мне, что случилось?
Кристина описала ему в нескольких словах свои приключения с тех пор, как она рассталась с ним в лесу. Она говорила так спокойно и ровно, что сама удивлялась бесстрастности собственного голоса. Но у нее было слишком мало сил, чтоб переживать волнение.