Жига с Крысиным Королем
Шрифт:
Эдвард и Рой кивнули чуть ли не синхронно. Ее величество относилась к ним очень милостиво, но оба более чем понимали ее нежелание встречаться лишний раз. Мустанг видел в этом нежелание иметь дело с простыми рыцарями: в конце концов, у Ее величества не было памяти о прошлой жизни. У нее и самой этой прошлой жизни не было, она целиком принадлежала своему времени. Эдвард знал несколько лучше, но его знание не простиралось за границы смутных ощущений.
Лучше всех знала Лиза. За истекшее время она успела сблизиться с королевой. Та даже попросила ее стать ее фрейлиной, и Лиза раздумывала об этом — раздумывала прямо сейчас. Ее никогда не привлекали битвы как таковые.
И еще. Сидя в этом самом садике, на этой самой скамейке Ее величество спросила с высокомерной печалью, маскирующей многолетнюю горечь: «Ты тоже отвергаешь желания своего сердца. Как долго ты собираешься следовать этой дорогой?»
41
Алхимики, собравшиеся в этот день и час в подвале королевского замка, выглядели мрачно. Час, правда, к этому располагал: раннее-раннее утро, когда нормальные люди только-только просыпаются. Рой чувствовал себя особенно паскудно: вернувшаяся память имела тот недостаток, что ему стало нестерпимо хотеться кофе. Практически все время. Принципиально неудовлетворимое желание: с островами тут не торговали.
У Альфонса и Эдварда обоих были красные глаза — видимо, от бессонной ночи. Доктор Марко, как всегда, казался отозванным с похорон любимого друга, Шрам, не до конца поверивший «этим россказням» кутался в ауру непобежденного скептицизма. Мэй Чань казалась бледной, собранной и очень несчастной, но Рой слишком плохо ее знал, чтобы судить по этому лицу, все-таки слишком иностранному. Доспехи, естественно, ничего не выражали — так же, как и совершенно каменная физиономия генерала Армстронга.
— Ладно, — сказал Ал. — Приступим. Как видите, формула достаточно простая. Все, что нам нужно сделать — это провести обычную трансмутацию. Но мы все должны очень хорошо понимать, что мы не возвращаем душу в тело, не пытаемся поворотить вспять время. Мы восполняем утраченное; если угодно, чиним Врата.
— Какая за это может быть плата? — ровным голосом спросил Мустанг.
— Если я правильно понимаю, — сухо сказал ему Эдвард, — никакой платы быть вообще не должно. Все уже уплачено — много лет назад. Но на всякий случай надо готовиться к худшему.
— Понял, — сказал Мустанг.
— Тогда я помолюсь, — сказал Шрам. — И предлагаю сделать это всем верующим.
— Доктор Марко? — спросил лорд Рэмси.
— Уступлю честь вести молитву своему молодому коллеге, — кивнул Марко.
Отец Филипп начал. Четким и ясным голосом, в котором до сих пор звучала сухость ишварской пустыни, он повел речь несколько не о том, о чем ожидал Мустанг. Он говорил не о долге, не о государстве и не о божественной благодати — он говорил о любви. О том, что бог есть любовь, что любовь пронизывает мир, и если судьба иногда жестока — то не более жестока, чем любящее сердце. Ибо из любви можно причинять зло, но сама любовь — есть благо, и судить человека можно двумя судами: по тому, что он сделал, и по тому, как он любил. Но судить не дело человека — и мы просим господа даровать нам удачу, если наше начинание есть благо.
«Он знает, что такое алхимия, но все равно продолжает верить в бога, — подумал Мустанг. — А что же я?.. Я ведь тоже до недавнего времени верил».
Как и раньше Рой подумал, что к вере отца Филиппа — Шрама — он вполне может присоединиться. И, к собственному удивлению, он молитвенно сложил ладони, молясь о сущем благе для всех — и особенно для братьев Элриков, которых он так любил.
Ему показалось, что молились даже Эдвард и Альфонс. Во всяком случае, они стояли молча, прикрыв глаза. Молилась и Мэй Чань, но когда отец Филипп сказал «Аминь» и осенил себя священным знаком, она этого не сделала. Братья Элрики не сделали тоже.
Дальше все было буднично. Эдвард и доспехи с остатками Крысиного Короля встали в центр круга преобразования, спина к спине. «Мы — катализаторы», — объяснил это Эдвард. И все присутствующие алхимики положили руки на формулу.
Несколько секунд Рою казалось, что ничего не получилось, но потом формула заработала: по кругу побежали синеватые вспышки, забили всполохи разрядов. В центре круга поднялся смерч, встрепал волосы Эдварда и страусиное перо на шлеме Крысиного короля. Рой заметил, что из глаз Альфонса Элрика текут слезы. Генерал Армстронг тоже плакал, но он знал об этом, а лорд Рэмси — кажется, нет.
Яркая вспышка — ярче, чем сотня фотоаппаратов, почти такая же яркая, как солнце. На мгновение Мустангу показалось, что он остался без второго глаза, такая острая боль пронзила его голову. «Сейчас я увижу Врата, — подумал он. — Может быть, последнее, что я увижу в жизни».
Но он не увидел Врат. Вместо этого перед ним оказалась Аместрис с высоты птичьего полета. Замок Крысиного Короля, маленький, почти игрушечный, все удалялся. Мустанг разглядел теперь и лобное место на площади перед Ратушей, где его чуть было не сожгли, и Старый Город, и ремесленные кварталы, и предместья, и дороги во все концы страны, веером разбегающуюся от Столицы — паука в центре паутины. Потом он увидел всю страну: и Бриггсовы горы, где они призывали Эдварда, и поля, по которым они ехали тогда, и пустыни Ишвара на востоке, и Великую Пустыню, что отделяет Ксинг, и Крету, и Драхму… А потом стало слишком высоко и больше ничего Мустанг не мог разобрать, только нестерпимое сияние неба и нестерпимый же восторг, больший, чем может вынести человек.
«Так вот как выглядит возвращение алхимии в мир, — подумал он с усмешкой. — Стоило затевать революцию, чтобы почувствовать такое».
Тут же к нему вернулось его обычное сознание. Голова раскалывалась от боли, ужасно болела спина. Остатки восторга растворялись, словно опьянение, оставляя после себя горький привкус. Мустанг открыл глаза: зрячий, и слепой, бессильно распахнувшийся под черной повязкой. Да, зрячий: зрение было при нем.
В рыжем свете факелов Мустанг увидел человека, лежащего без движения в центре круга. Мужчину. Мускулистого, но тощего, с длинными светлыми волосами. Человек что-то невнятно прорычал и рывком поднялся на локтях.
Альфонс Элрик, лорд Рэмси, кинулся к человеку на помощь.
— Сир? — неуверенно спросил он.
Тут только Рой осознал, что исход, на который надеялся лорд Рэмси как политик, произошел: перед ними и в самом деле был человек, заочно прозванный Крысиным Королем — отнюдь не по его делам, потому что и дел-то тех практически не было.
— Ал, — сказал человек хриплым голосом, похожим и не похожим на голос из доспехов. — Ал, это я.
Альфонс Элрик порывисто обнял его, и человек в круге неуверенно ответил на объятие — как будто разучился пользоваться руками и ногами. Потом отстранился. Выпрямился, словно собравшись, мощным движением.
— И король, — сказал он, встав во весь рост: как заметил Рой, все-таки меньше, чем у него. — Двое в одном теле, так сказать.
— Все-таки у тебя извращенный ум, брат, — сказал Ал, поднимаясь тоже: Эдвард помог ему встать.
Эдвард посмотрел на Роя. Рой посмотрел на Эдварда.
Да, это был король. Без сомнения. Даже обнаженный, он производил впечатление, как будто кутался в мантию. Даже едва очнувшись, он был уверен в себе больше, чем любой из людей в этой комнате. Такому не стыдно служить. Но Рой не мог понять, когда Эдвард успел стать таким. Или это та часть души, которая была в доспехах? Чему она научилась за все эти годы?