Жиган: жестокость и воля
Шрифт:
Татьяна допила шампанское и отставила бокал в сторону.
— Ты совсем не похож на других мужчин, — сказала она. — В тебе чувствуется такая сила… и справедливость. Мне кажется, ты способен на все… кроме одного.
— Что же это такое?
— Ты не можешь обидеть человека.
Константин, услышав эти слова, почему-то вспомнил влюбленный взгляд Жанны Макарычевой и грустно усмехнулся.
— Еще как могу.
— Не правда, я не верю. У тебя не такие глаза.
— А если я тебе скажу, что в меня влюбилась одна девчонка и очень обижается, когда видит мое к ней отношение?
— Это другое, — возразила Татьяна. — Насильно мил не будешь, а если и будешь, то не мил.
Она вдруг опустила глаза и немного помолчала.
— Можно, я спрошу у тебя о чем-то?
— Спрашивай, Танечка.
— Ты давно был с женщиной?
— Честно?
— Если станешь мне лгать, то лучше сразу уходи, — в ее глазах вдруг мелькнул незнакомый ему блеск, выдававший ее внутреннюю силу и упрямство.
— Не очень давно.
— Ты не любил ее?
— Случайное знакомство. Она погладила его по щеке.
— Я тебя прощаю. Вы, мужчины, слабее нас. Вам трудно обходиться без женщин. Это обыкновенная физиология.
Она села к нему на колени, обвила руку вокруг шеи. Он уткнулся лицом в ее мягкую теплую грудь.
Нащупав у него на голове возле макушки шрам, она трепетно прикоснулась к нему губами. Потом спросила:
— Это оттуда, из Афганистана?
Он молчал, не мог соврать ей — шрам остался у него после драки в следственном изоляторе.
Но она сама помогла ему:
— Не надо, не говори.
Татьяна гладила его по лицу, тихонько, очень нежно целовала лоб, висок, щеку. Потом прошептала:
— Боже мой, сколько во мне накопилось?.. Ты сильно рискуешь.
— Чем?
— Я хочу, чтобы ты сегодня остался у меня.
— Я останусь.
— Тогда прими душ и возвращайся. Пойдем, я тебе все покажу.
Она провела его в ванную комнату, потом вышла, оставив одного.
Медленно, словно растягивая удовольствие, он снял с себя одежду, потом смотрел на свое отражение в большом, занимавшем половину стены зеркале.
— Панфилов, а не придется ли тебе жениться? — сказал он вполголоса.
Внезапно дверь ванной комнаты открылась. Таня вошла совершенно обнаженная и со смущением в голосе призналась:
— Я не могла так долго ждать.
Увидев его тело, исполосованное шрамами, рубцами и следами от ожогов, она ошеломленно замерла, потом приложила его обожженную руку к своему лицу.
— Господи, сколько же тебе пришлось перенести…
В ее голосе звучала почти материнская печаль.
— Это было давно.
— Теперь я защищу тебя. Я стану твоим ангелом-хранителем, — сказала она.
И вдруг печаль в ее голосе исчезла. Она лукаво глянула ему в глаза.
— Ты когда-нибудь занимался этим в ванной, под душем?
Глава 24
Утро в кабинете начальника службы безопасности совместного советско-германского предприятия «Интермедсервис» Виктора Иннокентьевича Крючкова началось с совещания в узком составе.
Крючков вызвал к себе своего заместителя Михаила Елизарова.
— Я доволен итогами последней операции, — сказал Елизарову бывший полковник Пятого главного управления Комитета госбезопасности. — Все было проделано безукоризненно.
— Хорошо подготовились, Виктор Иннокентьевич.
— Откровенно говоря, я сомневался в благополучном исходе. Как-то все это очень уж театрально выглядело. Эта ваша задумка с похоронами чем-то напомнила мне ранние постановки Театра на Таганке.
«Ну да, — подумал Елизаров. — Когда ты по театрам шлялся, чтобы крамолу искоренять, я дерьмо глотал под Кандагаром». — Знаете, Михаил Константинович, — продолжал разглагольствовать Крючков, — все эти ваши похороны, венки, красный креп как нельзя лучше годятся для любимовской постановки. Это все как бы декорация, за которой скрывается совсем иная суть. А может быть, наоборот, декорация только подчеркивает задумку…
Елизарову надоело слушать эту болтовню, и он безапелляционно прервал своего шефа:
— Как бы то ни было, но спектакль нам удался, — сказал он. — А покойник, между прочим, был самый настоящий. Бедняга при жизни и не подозревал, что его бренное тело может сослужить кому-то хорошую службу.
— Что ж, — цинично заметил Крючков, — хоть какая-то польза от этих людишек. При жизни они не могли сделать что-то полезное для своей Родины, пусть хоть после смерти…
— Родина здесь ни при чем, — сухо заметил Елизаров. — Родине было глубоко наплевать на тех, кто отдавал ради нее свои жизни и здоровье. Теперь пришло время пожинать плоды.
— Ваша обида мне понятна, — кивнул Крючков. — Я ведь тоже столько отдал… Да… Как дела в лаборатории?
— Все в порядке. На этот раз сырье более качественное.
— Оно и немудрено. Морфин все-таки… Я получил известие от наших друзей из Афганистана. Кстати, они сообщили довольно много интересной технической информации. Им удалось усовершенствовать канал переброски сырья через наши границы. Письмо у меня здесь, в папке.
— Я могу с ним ознакомиться?
— Разумеется.
Крючков открыл папку и протянул Елизарову несколько листков бумаги, заполненных убористым текстом.
Бегло просмотрев письмо, Елизаров вернул его шефу.
— Что скажете? — поинтересовался Крючков.
— А что конкретно вы имеете в виду? Там очень много информации. Кроме того, имеются новые деловые предложения, не лишенные интереса.
— Обо всем этом я и хотел поговорить с вами, ведь вы долгое время находились в Афганистане и лучше меня представляете внутреннюю обстановку в этой стране.
— Что касается нового канала переброски морфина — поддерживаю эту идею. Она кажется мне разумной. Мы сможем сэкономить и время, и деньги.