Жиган: жестокость и воля
Шрифт:
— Возможно. И я очень хотел бы найти этого близкого друга. Может быть, с вашей помощью это удастся?
— Боюсь, вряд ли смогу вам помочь, — с сожалением сказал Мокроусов. — Я ведь вам уже говорил — у меня очень много сотрудников, и чьи-то взаимные симпатии остаются для меня, как бы это поизящнее выразиться, за кадром. У нас современная клиника, работа поставлена по цивилизованному образцу. У сотрудников просто нет возможности заниматься личными делами в рабочее время. Что происходит с ними после работы, я тоже,
— Но вы же сами сказали, что он был очень предан своей работе. Обычно интриги на сексуальной почве разворачиваются там, где человек проводит большую часть жизни.
— Я думаю, этим, — с нажимом сказал главврач, — Долгушину сподручнее было заниматься после работы. Вы не хотите еще кофе?
Следователь посмотрел на часы.
— Нет, благодарю. Мне пора. Мокроусов встал из-за стола и проводил гостя до дверей своего кабинета.
— Очень сожалею, товарищ следователь, что ничем не смог помочь вам. Вы сами понимаете, я бы рад, но…
— Почему же? Вы мне помогли. Я, конечно, еще порасспрашиваю ваших сотрудников, но скорее всего вы правы — надо искать следы в другом месте.
Выпроводив милицейского капитана, Мокроусов снял очки, вынул из кармана носовой платок с вышитой на нем монограммой в виде буквы М и тщательно промакнул пот на лбу и висках. Сейчас он пребывал в состоянии тихой паники.
Если этот Борисов или как там его… что-нибудь пронюхает о его отношениях с Никитой Долгушиным, то из свидетеля он быстро превратится в подозреваемого. Надо что-то делать.
Но что? Может, Виктор Иннокентьевич снова поможет?
— Успокойтесь! — рявкнул Крючков. Он вышел из-за своего рабочего стола и стал медленно прохаживаться по кабинету. Мокроусов, сидевший в кресле, как-то съежился и затих. Весь его лоск исчез, потные руки дрожали, глаза за линзами очков покраснели, и даже очень дорогой костюм сидел на нем мешковато.
— Вам нечего бояться, — сказал Крючков уже более сдержанным тоном. — Кто знает об истерике, которую закатил вам Долгушин?
— Наверное, секретарша, — жалобно пролепетал Мокроусов. — Она находилась в приемной и могла…
— Секретарша — наш человек. Она знает, как себя вести и что говорить. В клинике знали о вашем… — он кашлянул, — романе?
— Думаю, нет. Едва ли Никита рассказывал кому-то обо мне. Но не исключено, что догадывались. Так в каждом учреждении…
— Не в каждом учреждении подчиненный влюбляется в своего начальника, — обвиняющим тоном сказал Крючков. — Своими порочными страстями вы ставите под угрозу очень важное дело.
— Я ничего не мог с этим поделать, — простонал Мокроусов. — Это выше моих сил…
— Я повторял вам, и не один раз, что ваш моральный облик должен быть безупречен. Убирайтесь из моего кабинета!
Мокроусов выскочил как ошпаренный. Когда дверь за ним захлопнулась, Крючков вытащил из пачки сигарету, нервно закурил и тут же в ярости принялся гасить окурок в пепельнице.
— Пидарасы долбаные!.. Никак не могут жопы свои успокоить! Всю плешь проели. Одни проблемы от этих хренососов!
Глава 26
— Ладно, дальше пойду сам. Спасибо, что проводил.
— Как знаешь, Василий. А то, может, вместе до подъезда дойдем, — сказал невысокий широкоплечий крепыш, пожимая Трубачеву руку.
— Спасибо, Семен, тут до моего дома уже рукой подать.
— Будь здоров.
Провожатый Трубачева свернул налево, в переулок. А Василий, медленно переставляя костыли, двинулся по улице прямо. Вечернее солнце скрылось за горизонтом, оставив золотиться только верхушки садовых деревьев.
Василию нравилось жить здесь, в частном секторе, среди зелени огородов и невысоких домов с крышами из шифера и кровельного железа. Все это напоминало ему о деревне, где он родился и вырос. Машины здесь ездили редко, и дети могли спокойно возиться в песочницах возле заборов.
Сейчас, в десятом часу вечера, на не-
широкой зеленой улице было тихо. Соседи, обычно сидевшие на скамеечках у домов, балагурившие и щелкавшие семечки, уже разошлись.
Кое-где через распахнутые окна, полуприкрытые низко свисавшими ветвям плодовых деревьев, виднелись светящиеся экраны телевизоров.
Василий не торопился, старался подо льше насладиться напоенным ароматами летнего сада воздухом. В последнее время такая возможность выдавалась у него редко. Приходилось по большей части сидеть в своем закопченном подвале и возиться с документами. По вечерам кто-нибудь из ребят провожал Василия домой, оберегая его от нежелательных встреч.
После пожара в подвале Трубачев получил еще одно предупреждение. Сегодня ближе к вечеру кто-то подкинул в подвал письмо, в которое был завернут камень. Пока парни, работавшие рядом с Василием, спохватились и выскочили наверх, двор уже опустел.
Письмо, написанное от руки, содержало грязную брань и заканчивалось словами: «Вали отсюда, да побыстрей, а то хуже будет. Это наше последнее предупреждение». Прочитав текст на измятой бумажке, Трубачев сжег письмо в пепельнице.
Он уже подходил к дому, когда за его спиной раздался визг колес и шум двигателя. Оглянувшись, Трубачев успел увидеть только стремительно надвигающийся силуэт легкового автомобиля. Машина направлялась прямо на Василия.
Глухой удар бампером о человеческое тело и стук деревянных костылей по капоту прозвучали почти одновременно. Удар был так силен, что позвоночник сломался, как хрупкая тростинка.