Жил-был Пышта
Шрифт:
— Не проспался, что ли? — крикнул Шнырин и посветил фонарём.
Пышта увидел бледное лицо тракториста и глаза, неподвижные, в тёмных провалах. Да он же спит, дяденька Непейвода! Конечно, спит! Некоторые люди умеют спать с открытыми глазами, а лунатики даже ходят во сне!.. Потому он и пошёл так послушно вслед за Шныриным и залез в кабину.
…Грохот мотора. Лязг гусениц. Ослепительный свет лёг на маленькие сосенки, и они, как медвежата, протянули навстречу свету заголубевшие лапы.
Бульдозер двинулся прямо на них.
Хрустнуло.
А нож у него был широкий, и перед железной мордой у него был железный щит-отвал.
Бугор дрогнул. Стали сбегать с него быстрые комья и раскатываться в стороны. Бульдозер полез на него, давя гусеницами, а бугор скрипел, взвизгивал и чавкал. Он отползал, уступая силе, пока железное чудовище не дотолкало его до ямы. И тогда бугор рухнул вниз, рассыпавшись сотнями комьев, и они со стуком полетели в чёрную пустоту.
Яма? Да какая ж это яма? Разве тракторист не видит? Это ж боевая траншея! Сюда ребята в экскурсии ходят!
— Сыпь! Толкай! Утюжь! — Сквозь грохот прорывался голос Шнырина, и бульдозер послушно топтался над траншеей, утюжил, давил, давил…
А Пышта в смятении прижимал к себе Штуку.
А небо светлело, и далеко за Путинкой порозовели тонкие облака. Разъяснивалось кругом.
Скользкий комок вырвался из-под гусеницы и плюхнулся у ног Пышты. И Пышта увидал, что это просто гнилая картошка. Горы гнилой картошки? Мельком подумалось: «Зачем на боевой Высотке столько гнилой картошки?»
А бульдозер уже тарахтел у другого бугра. Свет фар лёг на бугор, и Пышта замер, поражённый: белый снег… нет, голубой снег. Гора из голубого сверкающего снега!
Нож с грохотом врезался. Гора ожила. Она зашевелилась и потекла ему навстречу. Ластилась к острой стали, накипала перед железной грудью отвала, поднималась и отваливалась бело-голубой струящейся волной. Она передвигалась…
«Живая гора! Живая голубая гора… Где я видал такую самую?» — встревоженная память торопила, требовала: вспомни, Пышта!
И он вспомнил: голубой песок на киноэкране, фильм, который он сам помогал крутить в клубе. Какие же тут отбросы? Врёт всё Шнырин! Это голубой песок, который не речка намывает, его делают заводы. Песчинки — гранулы… Они дают силу хлебу…
Сейчас на его глазах гранулы затаптывают, убивают! За что?
— Наприсылали дряни, нянькайся с нею! — кричал во всю свою хриплую глотку Шнырин. — Без химии проживём! Без хлопот! Верно я говорю, друг, а? — орал он, и бульдозер, могучая машина, которая может прокладывать дороги и строить плотины, продолжала свою подлую работёнку.
Пышта видел: руки тракториста словно превратились в рычаги бездушной машины. Они делали и делали привычные, заученные движения, посылали машину вперёд-назад, вперёд-назад, толкали, сбрасывали голубую гору вниз, вниз, в окоп…
В окоп?
— Дяденька Непейвода-а-а!..
Забыв об опасности, Пышта выскочил из зелёного укрытия. Прижав к груди Штуку, он карабкался на голубую гору рядом с лязгающей гусеницей, проваливался, набирал в сапоги голубого песка и лез, лез… И кричал изо всех сил:
— Дяденька Непейвода-а! Останови машину!
Сверху свесилось злобное лицо Шнырина.
— Отойди! Задавит!.. А ну отойди, ремня получишь!..
А тракторист двигал рычаги. Он ничего не видел, не слышал, как будто сердце его оледенело. И бульдозер ревел, давил, распластывал, толкал вниз потоки бело-голубых гранул. Они ложились на дно окопа, в когда-то давно избитую, расстрелянную землю. Там, замурованные, они должны погибнуть, не принеся ни людям, ни растениям радости.
— Дяденька Непейвода! — крикнул Пышта из последних сил. — Останови! Это твой окоп! Твой!
Может быть, изо всех слов это было самое, самое нужное! Сквозь лязг и грохот оно пробилось в одурманенную, глухую и слепую память тракториста и растопило его оледеневшее сердце! Только вдруг Непейвода увидал Пышту.
— Кашевар! Остерегись! — крикнул он в тревоге и рванул рычаги.
Остановилось железное чудовище. Стало тихо на Высотке.
— Ты… как сюда… зачем сюда попал, кашевар? — спросил он, наклонившись. И увидел, что Пышта плачет.
А Шнырин торопил, хватал тракториста за руки:
— Не теряй времени, друг. Мальчонка подождёт. Уж рассвело. Дел осталось чуток!
Но тракторист не слушал его:
— Ты чего ревёшь, кашевар, милый? Ну чего ты, а?..
Уткнуться бы в его широкую твёрдую грудь, спрятаться от всего страшного.
Но в побелевших от напряжения пальцах Штука выстукивала: тут-тут!
— Твой окоп… твой… — задыхаясь от слёз, только и смог повторить Пышта.
Нет, тогда, раньше, Непейвода ещё не совсем проснулся. Он проснулся сейчас. На его лбу легла морщина, глубокая, как шрам. Он отбросил руки Шнырина.
— Кашевар, сынок… — Тракторист спрыгнул на землю.
Но Пышта отступил.
— Не подходи! — крикнул Пышта. — Она — мина!
— Мина? — Непейвода весь напрягся, взгляд его стал твёрдым и цепким, и Пышта понял — перед ним Сапёр.
Умелыми, чуткими пальцами Сапёр вынул ящичек из онемевших Пыштиных пальцев.
Пышта не знал, что в наступившей тишине уже готов был слететь с языка Сапёра приказ: «Не оборачиваясь, до поля бегом арш!..»
Но приказ так и не вырвался из сомкнутых губ Непейводы. Он внимательно разглядывал ящичек.