Жил-был Пышта
Шрифт:
Что ещё говорят, Пышта не слышит, он что-то уже видит во сне. Потом они про золотое яблочко на золотом блюдечке…
Это Майкин голос:
— Никто нам яблочко на золотом блюдечке не подносит. И клуб и стадион мы сами строили… А уж дороги… можем похвастать: получше ваших. Сами строили, поселковому Совету помогали. В вашей семиреченской луже мы полчаса буксовали…
А потом Пышта опять клюнул раз и услышал — говорят про камень, про дожди. Фёдор и Женя рассказывают, как спортивную площадку сделать, чтоб дождь между камешками уходил в землю.
Сквозь дремоту Пышта подумал: «Я люблю моих Непроходимимов. Я даже Майку, вредную, люблю». Он так сильно клюнул носом, что чуть не упал со скамьи.
Майка подошла, уложила, под голову сунула своё сложенное пальто: «Поспи, мы скоро кончим». Пощекотала ему щёку дыханием. Как мама. «Мама, мама, жаль, что я тебя не знал, когда ты была девочкой и училась в нашей школе. Ты, наверно, была храбрая. У тебя есть нож, как у охотника, и рюкзак, и сапоги. Ты у меня молодец, мама…»
Вдруг с грохотом открылась дверь. Пышта распахнул глаза и сел. Стуча сапогами, в клуб вошёл Петрушечкин.
— Председатель здесь, что ли?
— Что случилось? — Председатель встал.
— У вас всех один Петрушечкин всегда виноватый. А что молотилка стала и ни с места, я, что ли, виноват? Говорил — не для чего в ночную смену молотить, так нет! Вывели! Простаивают люди!
— Какая поломка? — спрашивает председатель.
— Электросварка нужна, — отвечает Петрушечкин. — Аппарат есть, а сварщик третьи сутки в Калитовке работает.
— Что ж, у вас никто сварке не обучен? — спросил Фёдор. — Комсомольцы народ грамотный, надо каждому изучить две-три профессии.
— Советовать каждый горазд, не дорого стоит, — злобно ответил Петрушечкин. — Что бороду выставил? Борода — трава, скосить можно! Борода — уму не замена! Вот коли бы ты электросварщиком был…
Фёдор встал, сказал председателю:
— Я электросварку знаю. Работал. Давайте сделаю.
— Если бы я что-нибудь в этом деле понимал, я бы пошёл тебе помочь, — сказал Женя.
— Сиди, — ответил Фёдор, накручивая на горло шарф.
Владик сунул ему в карман свой яркий фонарь:
— Пригодится.
И только Майка сидела отвернувшись и не смотрела на Фёдора.
Фёдор подошёл:
— Чего сердишься, Маечка?
Даже Пышта понял: Фёдору хочется услышать от неё на дорожку ласковое слово. Но Майка, кусая губы, сердито ответила:
— Сто раз просила: сбрей дурацкую бороду! Каждый грубиян насмехается!
Фёдор пошёл к двери. И они ушли все трое: Фёдор, председатель и Петрушечкин.
Пышта не заметил, когда собрание кончилось. Когда он разоспится, над ним хоть из пушек стреляй. Не слышал он, как Женя взвалил его, сонного, к себе на спину, как перенесли его в автобус, раздели, укрыли. И когда вернулся Фёдор, Пышта тоже не слышал.
Он проснулся от солнечного блеска. Стёкла в автобусе сверкали, покрытые изморозью. Утро, морозное утро!
Пышта сел и осмотрелся. Ни Майки, ни Жени, ни Владика нет в автобусе. А на месте Фёдора… Странно! Спит незнакомый человек. Лежит на спине, прикрыв глаза Фёдоровым свитером с оленями. Виден только крупный бритый подбородок, рассечённый синим шрамом.
Пышта догадался сразу: приехал друг Фёдора! Тот самый! Что прикрыл Николку в шахте. Приехал! Наконец-то Пышта увидит героя. Не в кино, не в «Пионерской правде», а рядом с собой, можно рукой дотронуться, тут, в простой, обыкновенной жизни!..
Пока Пышта торопливо одевался и свёртывал постель, солнечный луч добрался до руки, заброшенной за голову, тронул оленя на свитере и край щеки спящего человека. Друг Фёдора.
— Потуши… потуши свет… — пробормотал он.
Пышта подскочил к нему и замер: перед ним навзничь лежал не друг Фёдора, нет, а сам Фёдор. Без бороды. С обритым, изуродованным подбородком. Пышта бросился к выключателю и стал им щёлкать. И только когда заметил, что под потолком загораются и потухают совсем невидные в солнечном свете лампы, ответил:
— Не горит свет… Утро же… Не могу я его выключить.
В автобус вошла Майка. Она села возле Фёдора, положила свои руки поверх его рук и погладила его лицо быстрыми пальцами, словно и не замечала страшного синего шрама.
— Не выспался? — спросила она тихо.
— Молотилка работает. Хлеб идёт, — ответил Фёдор.
— А я тебя сегодня не узнал. — Пышта подошёл поближе. — Я думал, это твой друг тут спит.
— Какой друг? — удивилась Майка.
— Ерунда… — сказал Фёдор.
— Ничего не ерунда… Сам рассказывал про взрыв в шахте, и как друг Николку своим телом прикрыл, и тому другу всё лицо поуродовало…
Пышта споткнулся на полуслове. Не спуская глаз он глядел на изуродованный подбородок Фёдора. Пышта понял.
— А мне никогда, ни слова… — грустно промолвила Майка.
Фёдор взял её пальцы, и они все спрятались в его большой ладони.
— Вот… требовала, чтоб сбрил. Думала, я для щегольства? Теперь, наверно, и смотреть на меня не станешь, на такого?..
— Неправда, — ответила Майка. — Ты самый красивый на свете, ты мой родной человек. Я люблю тебя. Очень. На всю жизнь.
— Урр-ра! — входя, вскричал Женя. — Я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало…
— А пока что… — сказал Владик. Он вскарабкался в автобус с горячим котелком. — Пока что… — сказал он весёлым, каким-то слишком весёлым голосом, — пока что пусть самый счастливый бритый человек поест гречневой каши, сваренной из концентрата в его честь. Нельзя же держать самого счастливого человека голодным! Я вообще на его месте обошёл бы всю планету вверх ногами, на руках! — И он поставил перед Фёдором котелок горячей каши.
А Пышта подал ложку. Фёдор пощекотал Пыштину руку, будто сигнализировал: «Пройду вверх ногами по всей планете!» И никто, кроме них двоих, не знал, о чём их тайная речь.