Жил-был Пышта
Шрифт:
— Я колючек не боюсь, не боюсь!
Волшебные слова! Анюта рассмеялась. И пироги они съели все вместе. И Пышта не удержался, соврал, что их нажарила Майка, его сестра. А пироги были купленные.
Когда трактор заправился, шофёр полез в кабину.
— Залазь, дочка! — сказал он. — Обещал привезти её обратно тем же рейсом. А мне надо ещё заправлять и в Лужках, и в Тальникове, я задерживаться не могу.
Пышта загрустил: сейчас Анюта скажет «прощай!».
— Папа, пусть он к нам в гости
— А обратно могу завтра к вечеру подкинуть его сюда, — сказал шофёр.
— Поеду! Поеду! — обрадовался Пышта.
Они уместились в кабине все втроём, и тракторист помахал им вслед.
Анюта с мамой живут на четвёртом этаже в новом доме, которым гордится районный центр Прудки. Два дома таких уже построены, а третий ещё только строится. Тогда получится новая четырёхэтажная улица — три дома и новая школа № 1, та самая, где Пышта накрутил с помощниками, наверно, тысячу «петушков».
Пышта с Анютой стоят на балконе. Ему нравится жить так высоко. Отсюда видна вся улица, и все дворы, и все крыши. И на крышах видны кошки и голуби, чердаки и антенны. И видно отсюда, как работает кран на строительстве, переносит разом целую стену с окошком.
С балкона они пускают по ветру бумажные вертолёты. Это просто бумажки, но когда они спускаются, так здорово крутятся. Пришла Анютина мама, втроём пообедали.
— Мы с дяденькой Непейводой много напахали, — сказал за обедом Пышта.
А Анютина мама не ответила ничего, только вздохнула. Пышта очень хотел ей сказать, что они далеко уехали от Зелёного змея, чтоб она не волновалась, но он не посмел. Рассердится ещё. Может, даже киселя не нальёт. Кто их знает, взрослых.
После обеда мама опять ушла в радиоузел, а они опять пускали вертолёты. Пока снизу, с улицы, на них не стали ругаться. Оказывается, вся флотилия спустилась на тротуар и всё замусорила.
— Пошли подметать! — командует Анюта.
Они мчатся вниз, берут метлу и одной метлой превесело метут улицу, и пылят, и хохочут вовсю. Бывшие вертолётики — теперь просто обрывки бумаги они сметают вместе с сухими листьями.
— Не пылите, дети! Дайте пройти, дети!
По тротуару на острых каблучках, как иголка швейной машины, простучала женщина. У неё такая высокая, круглая голова, словно голову эту накачали велосипедным насосом. А в ушах висят, сверкают огоньками стеклянные серьги — ну, точно как люстры в кино.
— Супруга… — шепчет Пышта.
— Воображала, а не супруга. Полдня свою причёску начёсывает. Я тоже могу такую сделать, только не хочу.
— Нет, не можешь, — спорит Пышта. — Пышто у тебя волосы торчками.
— Мне один мальчик из шестого класса объяснил: у меня во лбу электричество отрицательное,
— Как… села? — Пышта фыркнул.
— Она стала своих кур ловить, синей краской красить. А они раскудахтались, одна взлетела на забор, а с забора ей на голову. Сколько крику было, даже милиционер свистел!
— А зачем… зачем ей синие куры? — давясь смехом, пытался выяснить Пышта.
— Чтоб с соседскими не перепутались. А соседские лиловыми чернилами помечены. Вон, гляди, ходят. Это Шнырины всех научили.
Улицу переходил рыжий петух, а за ним белые куры с огромными чернильными кляксами на спинах. А за одной курицей бежали взъерошенные ветром цыплята, уже не жёлтенькие, а тоже белые, и нежные их пёрышки были заляпаны лиловым.
— Бедные, — пожалел их Пышта. — Шныринская бабка ещё вреднее, чем Супруга. А Шнырин самый вредный.
— А ты почём знаешь?.. Что замолчал? А ну, рассказывай!
Разве от неё утаишь? Пышта рассказал. Всё. И про гостинец, что оставил Шнырин в вагончике. И про птицу «Вить-вить!». И про то, как плохо и трудно было трактористу и ему, Пыште, тоже.
Они вернулись в Анютину комнату. Со стены над маминой кроватью глядела на них маленькая фотография. Пышта сразу узнал: улыбается сержант Непейвода, — военная гимнастёрка, на груди орден Славы. Анюта вздохнула. Вышли на балкон.
— Два, три, пять, шесть, — сосчитала Анюта. — Вон, гляди, седьмой дом отсюда — шныринский.
Пышта пригляделся, увидал знакомый садик, крышу под железом, чердачное окно и пожарную лестницу.
— Хорошо бы вон тот столб от ветра повалился, — сказал Пышта, — и упал бы на их дом. Крыша провалилась бы и пусть бы расколотила графин и проткнула дурацкую софу, на ней сидеть спокойно нельзя. «Не вертись, не порти!»
Анюта молчала. И Пышта замолчал. Они вместе думали, как бы так сделать, чтоб хорошим людям было хорошо, а плохим плохо. И как сделать неприятное этому Шнырину. Если спросить взрослых, они скажут: «Не суйтесь не в свои дела!» Взрослые правы, а Анюта с Пыштой нет. Но всё равно они думали сейчас про это…
Анюта скомандовала:
— Пошли. Одевайся! — и пересчитала монеты в кармане своего пальто.
— А куда?
— Увидишь.
Мимо продовольственного магазина, мимо клуба, мимо столовой, мимо всех мест, где, по мнению Пышты, можно истратить деньги. Когда шли мимо ларька, где продают мороженое, Пышта замедлил шаг. Нет, они шли дальше. Остановились возле писчебумажного магазина и купили три пузырька лиловых чернил.
— А зачем? — удивился Пышта.
— Потом узнаешь! А теперь — домой, домой!