Жил-был Пышта
Шрифт:
— А до какого часа мне ждать? — спросил Пышта.
— Сейчас скажу точно, до какого. — Анюта подошла к щиту, на котором висела газета. — Вот, — сказала она, задержав палец на нужной строчке. — Видишь? Художественный фильм начнётся ровно в девять часов.
— Значит, мы пойдём в кино? — обрадовался Пышта.
— Ой, да нет, бестолковый!
Пышта терялся в догадках. Он еле дождался, пока наступил вечер, пока съели ужин. Впрочем, во время ужина он отвлёкся, потому что была картошка с копчёной колбасой, которая пахнет так
Забежала домой Анютина мама, поглядела, хорошо ли они поели, положила на диван сложенные одеяла и простыни — Пышта будет спать на диване — и ушла дежурить до самой полуночи. Когда радио перестанет говорить, тогда и она домой придёт.
Анюта сунула в карман пальтишка бутылку с лиловыми чернилами и толстую кисть.
Радио сказало маминым голосом: «Московское время двадцать часов пятьдесят минут».
— Пора! — сказала Анюта.
На лестнице сидела соседская кошка, окутав себя пушистым хвостом. Она повернула вслед Пыште голову, встала и пошла за ним деловой походкой.
— И чего ей от тебя надо? — сказала Анюта.
«Колбасы», — подумал Пышта, однако промолчал.
На улице уже горели фонари. В домах светились окна.
Напротив клуба, возле перекопанной клумбы, Аня остановилась:
— Говори клятву, а то струсишь ещё!
— А как? — Пышта ещё никогда не произносил клятв.
— Повторяй за мной: клянусь бороться…
— Клянусь бороться… — повторил Пышта и поглядел вниз: об его ноги, громко мурлыкая и толкаясь, тёрлись две кошки. Одна старательно вылизывала ему сапог.
— Вот привязались! Не обращай на них внимания! Повторяй! — приказала Анюта. — «Клянусь всегда, до самой смерти ненавидеть всяких Шныриных…»
— …с Супругами, причёсками и бабками… — сказал Пышта.
— Про причёску совсем не надо, я, может, сама себе тоже буду делать! Говори: «Всяких Шныриных и всех на них похожих, которые заставляют людей пить вино…»
— …и скупают яйца дёшево, а людям продают дорого, — сказал Пышта. — И которые нацепляют на заборы железные колючки, чтоб люди рвали штаны… — ещё прибавил Пышта.
— …и которые красят кур, чтобы они не могли дружить с другими курами, и даже совсем маленьких цыплят, — говорила Аня, — и со своих грядок продают клубнику на рынке втридорога, а детям не дают ни одной ягоды… Клянусь бороться до смерти или победы…
— Победа или смерть! — сказал Пышта.
— Теперь ешь землю, — приказала Анюта.
— Зачем её есть?
— Я читала: если не съешь — клятва недействительная.
С клумбы Пышта наскоблил землю. Кошки мешали ему. Выгибая спины, они пролезали под его локтем и, мурлыкая, обнюхивали карман.
Пышта сказал им «брысь!» и стал уныло жевать землю.
— Уж ладно, не глотай, выплюнь! — разрешила Анюта. Она рассудила: книжка
Пышта выплюнул.
— Пошли.
Сквозь тюлевые занавески в шныринских окнах виднелось таинственное голубое сияние. Сквозь стёкла доносились крики, вопли, стрельба.
— Всё правильно, — сказала Анюта. — Смотрят художественный фильм. И сам, и сама, и бабка.
Они обошли дом по узенькому проулку. Туда выходила белая оштукатуренная стена шныринского сарая. Под крышей — маленькое оконце. Под оконцем — тачка.
— Мы пролезем в это оконце, — зашептала Анюта. — Мы уже лазали, когда там яблоки хранили. Теперь там живут куры. Те самые, синие. Мы влезем и всех их переметим лиловыми чернилами, и пусть завтра они перепутаются с соседскими. Лезь первый!
Они поставили тачку стоймя. Пышта вскарабкался, сунув голову в оконце. В сарае было тепло, темно, сладко пахло запаренным зерном. Во сне гортанно и лениво поскрипывали глотками невидимые куры. Пышта просунул руку, пошарил…
— Там дрова. Поленница до самого окна! — шепнул он.
— Лезь! — получил приказ. — Только тихо. А я за тобой!
Она и правда вслед за ним ловко проскользнула в оконце. В темноте, сидя на поленнице, они огляделись. Сквозь оконце проникал свет фонаря. Куры неподвижно белели на длинной жерди, как гипсовые скульптуры с отбитыми головами. Они спали, сунув головы под крыло или выставив из распушённого воротника только клюв.
— А фонариком можно посветить? — шепнул Пышта.
— Свети.
Он зажёг фонарь — подарок Фёдора. Куры, у которых носы торчали наружу, вздрогнули, сказали «ко-ко» и замолкли.
Анюта достала бутылку с чернилами. Стали слезать с поленницы, Пышта обронил полено.
«Ко-ко-ко-ко-о!» — гортанно выкрикнул петух сверху, с потолочной балки, и, вытянув шею вниз, застыл, охваченный внезапным сном.
«Кх… кгх… к-к-к…» — Куры тревожно проскрипели все согласные буквы, какие знали. И стало тихо. Так тихо и спокойно, что Пышта расхрабрился.
— Я сам хочу мазать! — заявил он решительным шёпотом. — Я буду хватать их за хвосты и мазать.
— Никаких хвостов! — зашипела на него Анюта. — Они разорутся. Мазать надо лёгкой рукой. Нежно! И не спорь.
«Ко-ко-ко…» — напомнил об опасности петух.
Пышта сдался. Он держал бутылку и следил за Анютой. У неё была лёгкая рука, она проводила кистью по пёрышкам сверху вниз, и куры даже не догадывались, что они уже перемеченные.
— Всё! Лезем обратно!
Но в эту секунду какая-то тень загородила свет из оконца. Пышта и Анюта окаменели от испуга.
«Мяу, муррр…» — приветливо сказала тень и перепрыгнула на дрова. А в прорези окна возникла вторая тень и спросила: «Мрррр?»