Жил отважный генерал
Шрифт:
– Куда ж ты его? Вода ведь!
– Спрятать с глаз долой, – перекрестясь, выдохнул Мисюрь, потом поправился, заметив, как сверкнул на него глазами сын. – Земле предать тело надо. По-христиански.
– Где ж ты там землю видел? Нефть, не нефть? Болото какое-то!
– Есть земля, сынок. – Мунехин опустился на корточки рядом. – Есть песочек. Передохни чуток. А то погнал я тебя поначалу. Сам себя не помнил. Передохни.
– Кто его так, отец? – Донат кивнул на труп.
– Вот Игнашка подоспеет с фонариками, и я его один переправлю отсюда, – не отвечал, будто сам с собой разговаривал старик Мисюрь. –
– Это ты его, отец? – схватил за руку отца Донат. – Ты?
– Чёрные люди его, сынок, – опустил голову Мунехин. – Чуял я. Появились они здесь. Нашли нас.
– Чёрные люди? Кто это?
– Если бы знать.
– А говоришь?…
– Старые знакомые. Больше некому.
– Ты ничего не рассказывал.
– Некогда было. Да и думал, не будет нужды. Надеялся. А видать, иначе получается.
– Я тебя не понимаю.
– Куда уж! Я сам только-только очухался мал-мал. А то всё невдомёк. Как в угаре! В чигире каком!
– И мамку они нашу?
– Что ты! С чего это? Мамка-то при чём?
– Ну… Её же засыпало? В подземелье?
– Кто сказал? Златка наплела?
– Тётка Илария ей открылась.
– Вот бабий язык! – выругался Мисюрь и перекрестился. – Сорока болтливая, прости меня, Господи.
– Расскажи, отец!
Старик Мунехин тяжело опустил голову на грудь, задумался; сын не сводил с него пытливых, тревожных глаз.
«Не заметил, как выросли детки-то. – Мисюрь из-под бровей бросил украдкой взор на старшего. – Донат-то совсем взрослый стал. Вон вымахал каким здоровяком! Один, без посторонней помощи волочил от самого склепа по душным тайным ходам кремлёвского подземелья громоздкое мёртвое тело убиенного Ефимия. Считай, пудов шесть на корявой доске. И слова не сказал. Верит отцу до последнего. Беспрекословно. На смерть за него пойдёт, глазом не моргнёт. Вон, как уставился на него! Правду хочет знать! Вырос… Дорос до правды… Все хотят правду знать… А понравится она ему, отцова правда?»
Невесёлые, тяжёлые мысли угнетали старика Мунехина, загнал он сам себя в угол, раньше надо было поймать момент поведать сынам всё откровенно, доходчиво, от души. А что здесь успеешь рассказать? Когда неизвестными убийцами, о которых догадываться только сам и может, загнан в тупик. Когда над собственной головой тучи нависли одна другой черней! Когда труп безвинного монаха рядом!
– Не хотел я раньше времени мозги ваши детские бедами нашими забивать. – Мисюрь хотел погладить сына, как раньше бывало, по вьющимся русым волосам, но рука его повисла в воздухе и отважилась опуститься только на крепкое горячее плечо. – Всё вы с Игнашкой маленькими мне казались, да и мать не велела. Думали мы оба, рано ещё.
Донат молчал, тяжело дышал, рубахой отирал лицо от пота.
– А жизнь быстрее наших дум оказалась. Забыли мы с матерью многое. Обрадовались рано в спокойной глуши. Вот нас Бог и наказывает.
– Что с матерью, отец?
– С матерью? Знать хочешь?
Донат только качнул головой, жёстко сцепил губы, словно готовясь к самому страшному.
– А поймёшь меня?
– Постараюсь.
– Долгая история будет.
Донат молчал, ждал от отца продолжения.
– Ладно. Слушай тогда. Всё равно Игнашку ждать. Значит, сначала… А чтобы понятнее было, начну с себя. Ну так… Фамилии я своей не знаю.
– Это как же?
– Беспризорничал с малолетства. Гражданская война. Ни отца, ни матери не помню. Помню, с поезда на поезд гоняли мы, пацаны, стайками, как воробьи, по стране. Искали, где с голодухи не сдохнуть и не замёрзнуть зимой. В тёплых краях, на Украине, меня Игнатий Яковлевич и подобрал. Двадцатые годы. Он как раз вёл раскопки в замке Богдана Хмельницкого. В Субботове. Город такой. А мы в развалинах и подземельях замка прятались от милиционеров. Там не сыскать. Харчились тоже прилично, обирали подвальчики в ближайших сёлах. В общем, жизнь весёлая была.
Мисюрь подмигнул сыну, тот грустно улыбнулся.
– Я привязался к Стеллецкому. Он многих нас, мальчишек, с ума сводил своими чудными рассказами о кладах, о тайниках, о сокровищах. У костра как начнёт перед сном нам рассказывать! Заслушивались до одури. А потом не спали до утра. Всё мерещились алмазы в Аравийских пещерах, изумруды в Пакистанских тайниках. Я тебе об Игнатии Яковлевиче говорил немного. Великий был человек! Знатный учёный. К тому времени он уже полсвета объездил, а сердцем прикипел к Востоку. Начинал как раз с Палестинских раскопок, где заинтересовался древними подземными сооружениями, да так всю жизнь клады и проискал! Его за эту страсть научные мужи всерьёз не принимали, считали чудаковатым, что ли. Он действительно тронутый был болезнью кладоискательства. И нас всех заразил, помощников своих.
– Разве это плохо?
– В науке, наверное, хорошо… Не знаю. Но Стеллецкого переделывать поздно было. Одни бредили гробницами фараонов, другие сходили с ума в поисках Трои, третьим мерещилось золото инков и ацтеков, а Игнатий Яковлевич раскапывал древнерусские городища, тайники в подземельях замков, монастырей, храмов.
– А на Украине?
– Везло ему! В Субботове возле церкви ему удалось найти полусгоревшие человеческие кости. Он был уверен, что это останки Богдана Хмельницкого. Врагов себе в спорах нажил, но так и не сдался.
– Кто же там был? Хмельницкий?
– Когда мы уезжали в Москву, я сам помогал Стеллецкому ящики с находками для музея упаковывать. Так мы тайком несколько костей от того скелета с собой увезли. Для экспертизы дальнейшей. Игнатию Яковлевичу потом за это досталось по первое число. Вернуть в свой музей хохлам эти кости захотелось!
– А что нельзя? Он же сам нашёл!
– Есть определённые сложности… Вот я и укатил тогда со Стеллецким в Москву. Для того, чтобы билет на поезд купить, Игнатий Яковлевич мне тогда и имя дал. Вот с той поры…
– Странное имя какое-то – Мисюрь. А отчество Игнатович.
– Отчество его. А имя? Я же говорил тебе, чудаковатый он был. Всё к своим раскопкам сводил. И фамилия наша с ними связана. В своё время он бредил раскопками города Пскова. Об этом городе ещё историк древний писал, что по количеству подземных ходов и тайников ни один европейский город не сравнится с Псковом. Легенды ходили о множестве кладов в тех местах. Особенно искали несметную казну польского короля Стефана Батория; помню, и мне Стеллецкий рассказывал о поисках таинственной двери в Поганкины палаты, где сокровища скрывались, у него тоже своя версия на этот счёт была, только ему полазить там не удалось, а без него кто найдёт!