Жил отважный генерал
Шрифт:
– Кто сказал?
– Только что здесь прозвучало.
– Я не слышал.
– Не пойму я чего-то, – продолжал Ядца смелее. – Значит, кому-то я нужен был? Сам Легат меня посылал. Сам Илья Давыдович наставлял. А ты командовать подоспел, когда я бумажку ту, заветную, можно сказать…
– Пьянствовали вы здесь оба! – гаркнул Рожин так, что Ядца смутился и опустил голову. – По бабам шлялись. Сколько времени угробили? Легат чуть концы не отдал.
– Легатушка наш ноги протянуть может в любую минуту, Кирьяша, – снова ощерился
Толстяк нарочно обернулся за помощью и советом к подельнику. Хрящ молчал, его одолевали свои мысли, нагрянувшие после неприятных откровений Рожина.
– Хрящ? Заснул, бродяга?
– Легат тебя переживёт, Обжора! – Кирьян уставился в жёлтые больные зрачки Ядцы. – Чего мелешь?
– Располосовали, говорят, нашему отцу нутро, – съехидничал толстяк, – да не всё отрезали.
– Чего брешешь?
– Гнилой весь наш отец родной, Кирьяша, – процедил толстяк ещё слаще, только слюни не капали у него с жирных блестящих губ от удовольствия. – Нечего у него резать-то уже. Неровен час, загнётся Легат, пока ты к нам в эту тьмутаракань добирался!
– Врёшь, гнида!
– Не на того поставил, дружок.
– Вот, значит, почему вы здесь дурака валяли! С Дантистом заговоры плетёте! Надеетесь, Легат копыта отбросит, а вы клад наш захапаете?
– Дантист не в пример Легату всю Москву золотую давно в кармане держит. А Легатушка наш дрожащий не у дел. Сколько лет-то он, бедолага, по больницам валялся. Кто знал его – и тот запамятовал. Только глазки у тебя открылись, Кирьяша. – Ядца плавал в восторге от злорадства. – А всё почему?
Рожин злобно взирал на толстяка, сдерживаясь с трудом, чтобы не наброситься на него.
– А потому что пришлый ты, Кирьян. Не наш. Со стороны. И где тебя Легат подобрал, ещё неведомо никому. Может, на одной больничной койке? Не знаком ты с нашей братвой. А мы с двадцатых-тридцатых годков дружбу водим. И не просто. На крови наше братство скреплено, спаяно! Мы за золотцем, за сундучками старинными в земле порылись, покопались. И земли наглотались. И кровушки. Ты такого не видел. И не знаешь. А туда же прёшь! В начальники! Не подавишься?
– Заткнись!
– Нас укоряешь? – Ядца не унимался. – А сам что натворил?
– Не тебе рассуждать, Обжора!
– Зачем монаха кончил? Тот уже под меня совсем лёг. Сам бы бумажку мне отдал. Миром. Договорённость у нас была. А ты? Загубил всё дело?
– Не суй нос!
– Легат-то тебе этого не простит. Не выкрутишься, если менты след возьмут.
– Я только что с ним по телефону говорил. Чистит он вас с Хрящом, как последних пройдох.
– Это с чего бы? Не иначе ты нас дерьмом облил?
– Месяц тут торчали. А толку на грош! Если бы не я!
– Он про монаха ещё не знает. – Ядца сморщился, предвкушая наслаждение. – А узнает, в шею тебя погонит. Илья Давыдович не любитель почём зря кровь пускать.
– Пошёл вон! – Кирьян ударом ноги выбил стул из-под толстяка, и тот скатился на пол. – Башки подняли, суки! Легат старшим меня сюда прислал. Чтобы вас, козлов, гонять. И интриги ваши разведать. Теперь у меня есть что ему сказать. Несдобровать ни вам, ни Дантисту!
Хрящ выхватил нож, щёлкнуло, засверкало лезвие, но Рожин и дёрнуться ему не дал, коротким ударом ноги выбил сталь из рук, а самого кулачищем впечатал в стену. Хрящ так и сполз на пол, рядом с Ядцем. Подниматься оба они не решались.
– Ползать у меня в ножках будете, не прощу! – смерил их уничтожающим, презрительным взглядом Рожин. – Мразь! На кого башки подняли? Легат узнает, живыми прикажет в землю закопать. Забыли Сеньку Ушастого? Весёлый был парнишка. Соображал. Только под себя грёб золотишко. Где он теперь?
И Хрящ, и Ядца подавленно помалкивали, отползая подальше от стола, за который опять уселся Кирьян.
– В каменном мешке его кости крысы догладывают. А тоже на Легата замахнулся… А вы, значит, с Дантистом паутину плетёте? Вместе поживиться решили?
– С чего ты взял про Дантиста, Кирьяша? – осмелившись, подал голос толстяк. – Никаких сговоров у нас не было. Скажи, Хрящ? И в голову не приходило. А если что прошляпили?… Что не так?… Тут ведь тоже не медок. Это ты на готовенькое приехал. А нам пришлось обстановку разведать. Кистеня, этого местного королька, ублажить… Да ты всё сам понимаешь, Кирьюш? Голова у тебя светлая. А если что, прости. Бумажку-то про тайный схрон мы же выведали у служки.
– И с монахом тебя свели, – присоединился Хрящ, утирая разбитую в кровь морду.
– А раз миром он её не отдал, наверное, правильно ты его казнил, – закончил Ядца, кисло усмехаясь. – Поганец дорого запросил, вот и нашёл своё.
– И с каждым так будет, кто башку подымать на меня станет! – уже миролюбивее рявкнул Кирьян. – Поняли, значит?
– А чего тут не понять.
– В морду не дашь, сами не попросите, – подвёл черту Кирьян. – Ну-ка, посмотрите, что с дворником? Вроде как из-за нашего шума в себя пришёл?
Ядца и Хрящ, почёсывая бока, бросились исполнять поручение.
– Дубок! – окликнул Рожин Пашку, прижавшего у порога совсем закисшего мальчугана. – Давай сюда сучонка!
– Папка! – завизжал Игнашка.
От крика сына или от толчков бандитов Мунехин застонал, приоткрыл глаза на залитом кровью лице. Был ли он жив? Наверное, ещё жил, хотя окружающее воспринимал с трудом и, как ни силился подняться с пола, у него это не получалось. Ядца подлез к нему со спины, сел на пол, затащил его голову к себе на колено, чтобы тот мог видеть Рожина за столом. Хрящ вылил на Мунехина несколько ковшей воды, пока его не остановил Кирьян решительным жестом руки: