Житие Одинокова
Шрифт:
— А папа с нами поедет? — тонким голоском спросила старшая девочка.
— Нет, папа с вами не поедет, — ответил Василий, строго поглядывая на расшалившихся бойцов, и захлопнул дверцу кабины.
Когда машина тронулась, он подошёл к бойцам, приказал поставить комиссара на ноги. Посмотрел ему в глаза, предложил:
— Вы бы помолились Господу Богу, товарищ.
— Какому, к чёрту, Богу, — прорычал комиссар. — Я знаком с товарищем Сталиным! Я ему сообщу о вашем поведении! Я вас в бараний рог скручу!
— Расстрелять, — приказал Одиноков. Бойцы потащили упирающегося, изрыгающего
Василий укладывал в планшет документы убитого, свой блокнот и карандаш, когда от Дмитрова примчался на батальонном «Виллисе» услышавший выстрел капитан Ежонков.
— Что тут у вас? — крикнул он.
— А вот, — Василий махнул головой в сторону быстро обраставшего снегом трупа. Капитан подбежал, рукавицей счистил снег с лацканов, увидел три ромба и обомлел.
— Ты чего творишь, на хрен?! — вопреки уставу переходя на «ты», фальцетом завопил он. — Генералов расстреливаешь?! Если виновен — его задержать надо и отдать под трибунал.
— Нет, — возразил Василий. — Под трибунал, это если бы он бежал с фронта в колхозных санях. А он завернул машину со снарядами.
— Ах ты ж, ну что с вами делать, с дураками, — запричитал Ежонков. — А ну-ка, ребята, пока он не закоченел, суйте его мне в машину.
На морозе мертвец гнулся плохо.
— Какой несгибаемый чекист, — проворчал Петров, бывший домушник. Он от прочих бойцов отличался тем, что носил полный рот стальных зубов. Рассказывал, как некий чекист, ради тренировки удара, выбил ему зубы в три приёма. Ещё при нэпе, когда Петров, молодой пацан, впервые попался на краже.
В конце концов разместили тело, просунув ноги в окно. Капитан повёз его в Перемилово, чтобы предъявить комбату, а поскольку больше в машину никто бы не поместился, забрал у Василия документы покойника и велел ему топать туда же пешком, оставив за себя Сырова. Василий потопал, соображая, что пока дойдёт, их уже сменят; по пути его обогнала машина штаба армии. Когда он ввалился в избу комбата, там обсуждали происшествие сразу несколько командиров: Страхов, Ежонков, политрук Загребский и начальник политотдела армии полковник Лисицын. Имени-отчества его Василий не знал.
Лисицын был настроен скептически. Выслушав доклад Одинокова, велел ему садиться и писать рапорт, а сам напустился на Страхова и Ежонкова:
— Вы из-за чего устраиваете шум? «Генерала убили, генерала»… Не генерала, а паникёра. В соответствии с постановлением об осадном положении его и надо было шлёпнуть. И вообще он НКВДшный чин… Нам-то что… А вот интересно. По вашему объяснению, у моста была ещё одна ваша группа. Так?
— Да, взвод лейтенанта Пылаева.
— Почему эту машину пропустил он?
— Разрешите послать за ним? — спросил Страхов.
— С ним сами разберётесь, а я поехал, дел невпроворот. Доложите потом. А эту шкуру, — и он указал носком сапога на покойника, — отвезите на своём грузовике в Костино.
Лисицын направился к дверям, вслед за ним кинулся комбат:
— Товарищ полковник! Мне его не на чем везти! У меня покрышка пробитая! Машина не на ходу!
— Не
— Я за Пылаевым, — буркнул Ежонков. — Посидите тут пока, — и тоже выбежал вон.
Василий уселся на лавочку у окна, пригорюнился.
— Вы переживаете, что пришлось убить человека? — участливо спросил Загребский.
— Нет, Иван Степанович, — вздохнул Василий. — Я пытаюсь понять, какую правду должен был донести до этого человека…
Утром 27 ноября жителей села, которые отправились на работу в Яхрому, не пустили через канал, и они вернулись по домам. Одновременно велели увести из Перемилова часть войск, оставив в селе и ниже только орудийные боевые расчёты. Один батальон окопался на высотах за селом, в лесу. Там же стоял спрятанный от врага артдивизион установок «Катюша». Батальон Страхова отвели южнее. Эти подразделения, входящие в только ещё формирующуюся 1-ю Ударную армию, не имели приказа вести боевые действия.
Командиры взводов обсуждали между собой, что, наверное, командование ожидает прорыва немцев в любую минуту. Так же думали Страхов и политрук Загребский.
Но у Загребского были ещё и другие проблемы.
Он пришёл к Одинокову и, кутаясь в полушубок, ждал, пока тот осматривал в бинокль противоположный берег. Потом задал свой вопрос:
— Василий, вы не желали бы вступить в партию?
— В партию? — Вася был ошарашен. — Никогда не думал.
— А вы подумайте. Только недолго. Если напишете заявление прямо сейчас, оно будет рассмотрено незамедлительно.
Василий написал.
Позже оказалось, что с таким предложением политрук обошёл не только всех командиров, но и рядовых красноармейцев, кроме бывших уголовников, бойцов взвода Одинокова. И с пачкой собранных заявлений уехал в штаб армии.
К ужину он вернулся и в избе комбата провёл маленькое партсобрание.
— Все вы, товарищи, приняты кандидатами в члены ВКП(б), — сказал он. — Передаю вам поздравления от начальника политотдела армии Фёдора Яковлевича Лисицына. Вы знаете лозунг дня: «Умрём коммунистами». Но, товарищи, на деле нам надо не умереть, а победить коммунистами! Завтра приедет фотограф. Кандидатские карточки получите через неделю.
Затем Загребский зачитал полный список вновь принятых партийцев и попросил каждого командира донести информацию до упомянутых в списке бойцов.
Коля Пылаев выразил благодарность за доверие от лица всех присутствующих. Он был излишне активен и многословен, что и понятно — накануне вечером его изрядно взгрели за пропущенный грузовик с НКВДшным комиссаром-дезертиром. А он хотел его тормознуть, но пропустил, потому что на мосту этот грузовик проверили «зелёные фуражки», то есть орлы НКВД, а он стоял совсем недалеко от моста. «Стоял бы хотя бы в сотне метров за поворотом, точно цапнул бы этого комиссара и грохнул бы его самолично», — говорил он комбату. А комбат тогда накинулся на Ежонкова: «Почему пост был назначен близко к мосту?» — «Да потому, что там перекрёсток, дорога в обе стороны», — отвечал ничуть не смущённый вопросами Ежонков.