Житница сердоболия
Шрифт:
Можно было бы написать ее на контейнере. А рядом, с гитарой Цоя - "Шарль Бодлер жив!"
Полосатые будни
Привычные события, знакомые репортажи.
На Скорой Помощи выдался трудный день: сплошное мясо, как пожаловался доктор. То ноги какие-то вынимали из-под трамвая. То мужчина упал, что ли, с шестого или с четвертого этажа, ударенный в жопу заточкой, то есть шилом, что выяснилось только потом, в приемном покое, когда всех удивило обильное кровотечение в штаны.
Лежа на асфальте, на люке, этот мужчина, весь в татуированных перстнях, разводил пальцы на здоровой руке:
– Я их всех там, бля, на перо посажу!
– Ну, годика через пол, - согласился доктор, потому что таз кольценосца пришел в совершенно разобранное состояние.
И так целый день.
Зато под вечер похорошело, появились горизонты и перспективы.
А в час ночи Скорая катила по Кантемировскому мосту. Неподалеку был разбит большой газон, и там, на газоне, было соитие. Прохожие проходят, машины едут, а совокупление совершается.
Как выразился доктор - ебутся на газоне.
У доктора была с собой видеокамера, он велел водителю ехать помедленнее и снял, как дама надевает трусы. Или надел, как снимает? Он уже не очень внятно рассказывал.
Водитель говорит:
– Возьми повыше, сними плакат.
И правда: натянут огромный плакат: "МОЕ ВРЕМЯ. МОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ.". Попал-таки в кадр к временному удовольствию доктора.
Житница сердоболия
Меня все больше раздражает термин "помогающие профессии". Кто в них числится?
Дворник, например, числится? Водитель автобуса? Ассенизатор? Сотрудник вытрезвителя? Прозектор?
Конечно, самая помогающая профессия - дохтурская, потому что дальше, случается, и помогать не надо! Уже все прошло!
Правда, лезут в голову грубые и глупые шуточки для понимающих: "тому, что диагностически расценили как рану, не помогло ни первичное, ни вторичное, ни даже третичное натяжение, хотя постарались на славу".
Но это так просто, примешалось. Цеховой цинизм.
Вот образчик оперативного, грамотного, адресного помогания: сидит один доктор на телефоне доверия. Этого доктора уже все знают, ему все придурки звонят. Вообще говоря, на этой работе выдерживают немногие. Обращаются к иным видам помощи - денег одолжить или подушкой накрыть. А этот доктор и не думает уходить.
Звонок.
– Мария Васильевна, ну, что вы, родная моя, вам опять плохо? Ах, телевизор сломался? Ну, это трагедия. Ну, давайте я вас в сумасшедший дом упрячу, пенсию за три месяца подкопите, телевизор почините.
– Нет, не надо!
– А как же вас еще развлечь?
Допустимая погрешность
Психиатр, консультант, сидит на телефоне, принимает звонки. Уже притомился, берет трубку. Сидящему рядышком доктору слышно:
– Ой, у меня там ай-яй-яй-яй...
– А пошла ты на хуй.
Доктор-сосед:
– А ты не боишься все через 03 посылать? Там все на пленку пишется.
– Так она каждый день звонит. Ну, может, не она...
Игра
Можно и поиграть, отдохнуть от писанины.
Мы напрочь забываем детские игры. Нет, не крестики с ноликами, а гораздо более глубинные, архетипические.
Вот вам реальная история.
Когда моей дочке было месяца два, к нам, как это случается, приходила массажистка. И спрашивает у жены:
– А вы с ней играете в "Прилетели, прилетели - на головку сели!" Дескать, ручками махать и на головку опускать, приговаривая.
Жена, действуя совершенно всерьез, быстро раскрыла тетрадь:
– Записываю условия игры.
Массажистка, делая свое дело, смерила ее долгим взглядом:
– Может быть, вам тоже массаж сделать?...
Так вот. Мне кажется, что в эту игру вполне и запросто могут играть взрослые. Я жду вариантов. Ключевую фразу можно толковать очень широко и даже в медицинской коннотации. Я предлагаю даже разработать какие-нибудь компьютерные игры с бонусами и десятью уровнями сложности.
Хромосомный дефект
Разнообразия ради расскажу, как умирают больничные отделения.
Вообще говоря, больничные отделения не умирают. Они переименовываются, перепрофилируются, разукрупняются, сливаются и перемещаются. Но что бы с ними ни происходило, вокруг царит привычная помесь ада медицинского и ада банно-прачечного; гудит тот же улей, снуют те же личности, стряпают прежнее варево. Отделение практически не в силах умереть при хорошем хромосомном наборе. Ну, если выпадет по пьяни какой-то участок хромосомы (делеция) или перейдет под чужое крыло (транслокация), то это не беда, поправимое дело.
Но я был свидетелем смерти своего хозрасчетного, вне улья расположенного, отделения. Оно было уютное и приветливое, его состряпали из одного крыла санаторной гостиницы на отшибе для реабилитации, не требующей полостных операций. Один коридорчик с холлом, тринадцать палат, и шеф ежедневно поглядывал на второе крыло. Но шеф-то, жадная сволочь, и был неустранимым хромосомным дефектом, который сгубил детеныша. Все деньги были у шефа. Он танцевал нас, а мы танцевались. А я уж докончил давно погибшее дело своими разгулами и халатностью. Я тем отделением заведовал, но ничем не владел.
И вот оно, мое уютное отделение в сосновом бору, оказалось при смерти. К новому, 94 году, в 13-ти палатах жила лишь одна бабуля, которую не надо было лечить. Родные привезли ее отдохнуть от нее, и вот бабуля сидела одна, прислушиваясь к зловещему карканью господина Альцгеймера.
Мы с сестрами снарядили стол, одновременно новогодний и поминальный. И все мы крепко выпили, и бабуле налили, и не забыли угостить Альцгеймера. Я мало что помню - разве что медсестру, которая работала якобы на компьютере, что таковым не являлся, а был дисплеем для психотерапии. Сестра была дочкой жадного шефа; он не любил ее мужа и тоже не платил ей зарплату. Она увела меня к себе в кабинет и улеглась на кушетку, где внушала больным несбыточные надежды, и стала расстегиваться, и уложила меня на себя, приговаривая, "ну вот и все, ну вот и все", а я лежал сверху как был, в халате, и вовсе не соображал, чего от меня хотят. Она не успела растолковать: вдруг набежали другие сестры спасать меня, их общее достояние, от ушлой дочери жадного шефа. Им было пьяно и завидно, а сам общественный товар так никому и не достался.