Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.
Шрифт:
Толстой не делил свои выступления на значительные и незначительные. Небольшие заметки он писал с тем же тщанием, как и большие, трехколонные «стояки» и «подвальные» очерки и статьи.
Вспоминается небольшая статья Толстого «Смерть рабовладельцам!» Наши фронтовые корреспонденты прислали письма, найденные у убитых солдат и офицеров. Это были поражающие своим цинизмом письма новых рабовладельцев. «Кто бы подумал, Вилли, — писали немецкие жены на фронт, — что такое животное, как наша украинка, умеет прекрасно шить»; или: «Удрали три белоруса, но уже заменены русскими. Это даже дешевле. Мы ничего не
Эти письма мы вручили Толстому.
— К вам внеочередная просьба, — сказал я ему. — Нужны лишь всего-навсего две-три страницы на машинке. Если можно, обязательно сегодня.
В тот же вечер статья размером в две страницы была уже у меня на столе, утром ее читала вся армия. Статья состояла из этих выдержек и нескольких авторских абзацев: «Прочтите эти письма, товарищи. Они найдены в карманах убитых немцев. Эти документы потрясают своим цинизмом. Вы в них увидите судьбу советских людей, насильно увезенных в подлую и темную Германию. От вас, от вашей стойкости, от вашего мужества и решимости разгромить врага зависит, будут ли бесноватые немки хлестать по щекам русских, украинцев, белорусов, кормить одним хлебом из свеклы, как скотину».
И заключительный абзац: «Воин Красной Армии, закрой на минутку лицо своей рукой. Больно русскому читать эти немецкие строки. Штыком своим, омоченным в фашистской крови, зачеркни их.
Смерть рабовладельцам!»
На второй день «Правда» и многие другие газеты перепечатали эту статью, и ее прочла не только армия, но и вся страна.
Толстой не уходил от фронтовой действительности. Острые темы вызывали у него желание не только к ним прикоснуться, но и раскрыть их со всей силой истинной правды. Одним из свидетельств этого является история с Днепрогэсом.
С Южного фронта вернулся начальник авиационного отдела газеты Николай Денисов. Он был там, когда шли бои на подступах к Запорожью, видел, как эшелон за эшелоном «уходили» на восток наши предприятия. Но он был очевидцем и того, как мы сами, своими руками взрывали Днепрогэс, первенец первой пятилетки, красу и гордость страны.
Об этой трагедии на Днепре надо сказать во весь голос. Кому, как не Алексею Николаевичу? И он сказал. И не для слез. «У нас их нет, их иссушила ненависть. А ради клятвы: „За гибель — гибель“». Это было в дни самой напряженной битвы за Москву. И Алексей Николаевич сумел историю с гибелью Днепрогэса связать с московским сражением так мудро, что его талантом оставалось только восхищаться.
Я безмерно хвалил его за трехколонник, который он назвал «Кровь народа», сказал, что за него придется повоевать. Я имел в виду, что такого рода материалы нам не разрешали печатать; они не появились ни в официальных сообщениях, ни в сводках Совинформбюро, хотя это было более чем странно. Ведь не кто иной, как Сталин, в своем выступлении еще 31 июля 1941 года, следуя примеру Ленина, сказал, что «все ценное имущество, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться».
Предчувствие меня не обмануло. Горькая и суровая правда этой статьи испугала нашего цензора, полковника по званию, и высокое начальство из ЦК партии, и она была снята с полосы. «В сообщениях Совинформбюро ничего о Днепрогэсе
«Но жертвы самой большой, — во весь голос сказал Толстой, — Москву в жертву мы не принесем. Пусть Гитлер не раздувает ноздри, предвкушая этот жертвенный дым. Звезды над Кремлем кинжальными лучами указывают русским людям:
„Вперед! Вперед на сокрушение врага. Вперед — за нашу свободу, за нашу великую Родину, за нашу святыню — Москву!“»
О том огромном впечатлении, которое произвела эта статья на умы и сердца советских воинов, свидетельствовал известный критик Александр Дымшиц, работавший тогда в армейской газете:
«Помнится, в дни, когда враг угрожал столице, в полку агитатор читал бойцам перед строем статью Толстого „Кровь народа“. Люди стояли молча, охваченные глубоким душевным волнением. Волновался и агитатор, голос его то срывался, то возвышался до крика. Чувствовалось, что от слов Толстого, ясных и веских, каждому бойцу становилось легче на душе, ибо каждый из нас верил писателю, утверждавшему, что поход Гитлера на Москву закончится нашей великой всенародной победой».
В тот вечер Дымшиц отослал по полевой почте письмо в «Красную звезду», Алексею Николаевичу.
Это была статья, которая, как писал потом Толстой в своей автобиографии, получила наибольший резонанс. Была еще одна статья, которую тоже отметил сам Толстой. Она называлась «Родина» и тоже была опубликована в критические дни боев за Москву. Тема была раскрыта с такой убедительностью, на которую способен художник. Ее величавый, былинно-величавый слог волновал душу, звал на смертный бой с врагом. Пророческие слова этой статьи «Мы сдюжим!» я читал потом в заголовках и «шапках» фронтовых газет, на стенах домов по фронтовому пути, они звучали как клятва в бою, на собраниях и митингах защитников столицы…
Больше всего Толстой писал в дни битвы за столицу. В критические дни сорок первого года, когда немцы стояли под Москвой и уже имели возможность из орудий обстреливать ее, писатель возвысил свой голос, предвещавший нашу победу. Именно эти выступления имел в виду Илья Эренбург, когда писал: «В дни войны Алексей Толстой оказался на посту. Его слова приободряли, веселили, горячили бойцов. Толстой не ушел в молчание, не ждал, не ссылался на отчужденность муз от музыки войны. Толстой говорил в октябре 1941 года, и Россия этого не забудет».
Работал Алексей Николаевич много и безотказно. Писал очерки, статьи, рассказы и даже репортажи. Однажды зашел у меня такой разговор с писателем:
— Завтра открывается сессия Верховного Совета для ратификации договора с Великобританией. Нужен очень ответственный репортаж. Не смогли бы вы взяться за это?
Попросил, и самому стало неловко: репортаж Алексею Николаевичу? Он, видимо, почувствовал в моем голосе смущение и сразу же сказал:
— Напишу. Я ведь когда-то писал такие газетные вещи. Дело для меня не новое. Старый репортер…