Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.
Шрифт:
— Алексей Николаевич, а не написать ли вам повествование? Места в газете не пожалеем. Будем печатать с продолжением.
Толстой с радостью встретил это предложение. Пришло время, и он принес мне первые главы своего повествования, «Рассказы Ивана Сударева», которые и печатались в восьми номерах газеты. Это было самое значительное произведение Толстого о Великой Отечественной войне, которое встретило душевный отклик не только на фронте, но и в тылу.
Спустя много лет после войны я разыскал Гамбурга. Он стал доцентом одного из ташкентских институтов. Он приехал в Москву, и мы с
— Это было в селе Александровке, — рассказывал он о писателе, оставившем неизгладимый след в его душе. — Сидел я в избе и занимался своими делами. Вдруг прибегает вестовой и говорит, что меня требуют в столовую, там ждет какой-то представитель в штатском. Прибежал в столовую. Навстречу мне поднялся могучий мужчина в гражданском костюме. Лицо мне показалось знакомым, — потом я сообразил, что видел его портрет в газетах и журналах. Он пристально посмотрел на меня, словно прощупывал глазами, и спросил:
«Вы лейтенант Гамбург? Будем знакомы. Я Толстой Алексей Николаевич…»
Можете представить, как это меня ошеломило. Я недоумевал — зачем понадобился знаменитому писателю?
Толстой, увидев, что я растерялся, подошел ко мне, обнял и усадил на стул. Сам сел напротив и сказал:
«Посоветовал побеседовать с вами генерал Белов. Меня очень интересует, как вы смогли организовать в тылу врага танковый батальон. Я хочу написать об этом».
Алексей Николаевич предложил мне стакан чаю. Но я был так взбудоражен этой встречей, что — сам не знаю, почему — отказался. Писатель улыбнулся и сказал:
«Ну что ж, более крепкого ничего нет. Вот приедете в Москву ко мне, там найдем кое-что. Если не хотите чаю, тогда давайте побеседуем».
Он достал записную книжку с металлическими кольцами на корешке переплета, уселся поудобнее и стал слушать. Я и рассказал ему историю партизанского танкового батальона. Алексей Николаевич порой вставал, ходил по комнате, останавливался, вновь садился. Все время делал какие-то пометки в книжке. Засиделись мы далеко за полночь. Толстой прервал беседу и просил зайти завтра. Он проводил меня до дверей и, вновь обняв, сказал: «Не забудьте о завтрашнем дне. Все это очень интересно и для меня очень важно».
На второй день беседа продолжалась пять часов. Потом Толстой усадил меня в «эмку», и мы колесили по улицам Александровки и по соседним селам, разыскивая моих однополчан. Там писатель встретился с Сударевым…
Таковы источники знаменательного цикла толстовских «Рассказов Ивана Сударева». Таковы только штрихи работы писателя в газете и воинских частях. Смог он многое увидеть, услышать и написать. Но он буквально рвался на фронт.
Толстому все же удалось прорваться на фронт, на самую передовую. В июне 1943 года Алексей Николаевич вылетел из Москвы на Северный Кавказ по делам Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию фашистско-немецких злодеяний в Краснодаре и других районах края. Там он и побывал в боевых частях, на передовой.
Этого я не знал. Лишь спустя много лет в архиве Института мировой литературы я увидел письмо поэта Илья Сельвинского Алексею Николаевичу. Это письмо со штампом полевой почты на конверте все объяснило. Сельвинский, работавший
Цель обстрела выбрал не дальнюю, а ближнюю, по которой шарманки никогда не работают.
Поиграли, стало быть, и дело с концом. Вы уехали. Дела пошли прежним чередом.
Но вот тут надвигается самое интересное. Когда начали брать пленных немцев, оказалось, что игра имела последствия: в то время как Вы сидели у товарища Г. — на передовой у немцев прохаживался какой-то генерал, приехавший с инспекционными задачами. И вот этого-то генерала шарманка и укокошила. Это, несомненно, Ваша, Алексей Николаевич, заслуга! Ведь если бы не захотели повидать тот беглый залп, который Вы видели, т. Г. не выбрал бы ближайшую цель.
И до чего же Вы, оказывается, везучий. Я два года сижу на фронте, как пришитый, — и ни одного генерала не убил…»
Тюляев — это председатель Краснодарского крайисполкома тех лет, а «товарищ Г.» — командующий армией генерал, впоследствии маршал Гречко. Что же касается «шарманки», то каждому, даже самому не посвященному в военные тайны человеку, ясно, что это наши «катюши». По-другому Сельвинский не мог написать, цензура полевой почты это все равно бы «замазала», не пропустила.
И еще об одной встрече, правда необычной, хочу рассказать.
В марте 1943 года, в дни, когда советские люди щедро дарили свои средства и сбережения на строительство самолетов, танков, пушек для сражающейся армии, Толстой передал свою премию, присужденную ему за роман «Хождение по мукам», на постройку танка и попросил назвать его «Грозный», связав это название с именем Ивана Грозного, о котором в 1943 году написал драматическую повесть. Об этой повести писатель говорил так: «Она была моим ответом на унижения, которым немцы подвергали мою родину. Я вызвал из небытия к жизни великую, страстную русскую душу — Ивана Грозного, чтобы вооружить свою „рассвирепевшую совесть…“»
И вот в хмурое ноябрьское утро Алексей Николаевич с группой писателей, тоже передавших свои премии на строительство танков, выехали под Москву для вручения боевых машин их экипажам.
На поляне выстроились «тридцатьчетверки». Ярко светится на броне командирской машины белая надпись: «Грозный». У машины четверо танкистов. Трое совсем еще молодые парни в черных комбинезонах и шлемофонах. Четвертый, постарше, в фуражке и защитных очках на черном околыше.
Краткий митинг. Алексей Николаевич торжественно передает свой танк экипажу и обращается к нему с душевным напутствием. Потом осмотр машины. Толстой, горячий, любознательный, дотошный, взбирается на танк. Писатель осматривает приборы, вооружение. Он садится на место командира Беляева и, прищурив левый глаз, смотрит в прицел, затем пересаживается на место механика-водителя, просит, чтобы закрыли люк, глядит в смотровую щель, пытаясь представить себе, как из танка может выглядеть поле боя. Большой, грузный, с трудом уместившись на сиденье, спрашивает: