Живая плоть
Шрифт:
И тут Виктор решил нарушить неловкое молчание:
– А где собака? – спросил он.
– Мэнди? – вскинул глаза на гостя Дэвид. – Она умерла. Состарилась и умерла.
– Я видел ее на газетной фотографии, – попытался объяснить Виктор.
– Она появилась у меня, когда ей было уже два года. Обычно лабрадоры не живут больше одиннадцати. Я скучаю по ней. Знаешь, мне все кажется, что я вижу ее в дверном проеме или лежащей у моего кресла.
Виктор ничего не сказал, потому что вошла Клара.
Он удивился, как мог считать ее толстой, даже когда им владел гнев и казалось, что никакое оскорбление
Клара написала ему, говорила с ним по телефону, она ждала его приезда и знала, что он будет здесь, но при виде гостя девушка слегка вздрогнула. Лицо ее залила краска смущения, и, видимо, чтобы это скрыть, она улыбнулась и подняла руку к щеке, словно пытаясь скрыть столь явную реакцию на его появление. Виктор протянул девушке руку, хотя он так и не подал руки Дэвиду. Она обменялась с ним рукопожатием, и Виктор впервые за долгие годы коснулся женщины… Вернее, это было не совсем так. Он касался Мюриель, когда схватил ее за плечи и начал трясти, после того как старуха показала ему вырезки с материалами о Дэвиде.
– Виктор, если ты не против, мы решили устроить обед на веранде. Лето такое короткое, жаль его упускать, но если ты не любишь есть на открытом воздухе, то, пожалуйста, скажи.
Дженнер попытался вспомнить, был ли он хоть раз в жизни на пикнике, но так и не вспомнил, но признаваться в этом не собирался. Клара пила джин с тоником, Дэвид – белое вино, разбавленное минеральной водой «Перье». Виктор до сих пор не пробовал эту воду: когда он попал в тюрьму, ее не было в продаже или, по крайней мере, она не была так широко распространена, как сейчас. Он спросил, давно ли она вошла в моду.
– Только после сам-знаешь-чего, – сказал Дэвид.
И лед было сломан. Виктору казалось, что он слышит легкий мелодичный звон.
– Да, с тех пор многое изменилось, – ответил Дженнер.
– Знаю. Я тоже был… долго лишен возможности соприкасаться с внешним миром. Я лишь иногда выбирался наружу, и то, когда у меня не было выбора. И всякий раз, выбираясь, обнаруживаю что-то новое, что люди обсуждают, едят или пьют.
– Или говорят, или поют, – добавила Клара. – За пять минут отсутствия теряешь связь с окружением. Но ты, Виктор, отсутствовал десять лет и связи не потерял.
Этот комплимент ему понравился.
– Я много читаю, – сказал он.
Во время обеда подали холодный суп с приятным освежающим лимонным привкусом, а на второе Клара принесла салат и пирог с беконом и луком. Готовила она хорошо, Виктор почему-то этого не ожидал. Выпитое виски и бокал за обедом подарили ему немного уверенности и раскованности. У него развязался язык, он стал говорить о комнате в доме миссис Гриффитс, об Эктоне и Илинге, как-никак это были его родные места, но добавил, что хотел бы поселиться в каком-нибудь уютном пригороде Лондона. Виктор сказал, что уже подыскал неплохую работу, связанную с торговыми сделками, потому что не хотел, чтобы его считали вечно безработным и бесперспективным парнем. Ему бы хотелось снимать хорошую квартиру, со своей кухней, чтобы он тоже мог стряпать. Собственно говоря, он не умел ничего готовить, кроме яичницы и гренок с сыром, но, говоря об этом, поверил в обратное. В конце своего монолога он вполне удачно похвалил обед Клары, словно один опытный кулинар, отпускающий комплимент другому.
– Виктор, ты правда считаешь, что из меня получилась бы хорошая жена? Я часто делала ему предложение, но Дэвид всякий раз отвечал отказом.
Виктор не знал, как на это реагировать, и краем глаза посмотрел на хозяина дома.
– Я живу с ним в одном доме уже два года. Пора сделать из меня честную женщину.
– Я тебя не бесчестил, – без тени улыбки проговорил Флитвуд.
В этот момент солнце зашло за тучу, стало зябко и неуютно. Виктор думал, что понял смысл сказанного, но не был в этом уверен до конца.
Клара, прервав неловкую паузу, довольно бодро предложила:
– Мы думали, что, возможно, после кофе ты захочешь прогуляться. То есть пойдем мы все. Лес в мае чудесный. Это самое красивое время.
Пока Клара убирала со стола, он вновь остался на минуту наедине с Дэвидом. Сейчас казалось, что лед в их отношениях нарастает с каждой минутой, и Виктор отчаянно искал слова, способные его растопить. Ему казалось, что Дэвид, спокойный и молчаливый, пристально следит за каждым его движением. Запах жимолости, сперва такой приятный и успокаивающий, показался Виктору в этот момент слишком приторным и удушающим.
– Вон там, на горизонте, – нарушил паузу Дэвид, – по ночам можно увидеть огни новой автострады. Я сказал «новой», но ей уже года три. Желтые огни тянутся вдоль нее всю ночь, словно какая-то светящаяся желтая лента, вьющаяся по полям. Жаль, это так портит вид из окна. Потом увидишь. Иногда я подумываю уехать отсюда куда-нибудь далеко-далеко, а лучше вообще эмигрировать.
– Я тоже об этом думал, но кто меня примет? Нужно здраво смотреть на вещи. Куда бы я ни захотел уехать, меня нигде не примут из-за судимости.
Дэвид промолчал. Он сложил руки и сжал правой левую так, что побелели костяшки. Виктор заговорил о сложностях в поиске работы, когда на тебе висит судимость, что нужно говорить правду будущему нанимателю, и только потом вспомнил, что уже хвастался, будто подыскал работу. Но исправить положение он не успел: вернулась Клара и спросила, не поможет ли он ей помыть посуду. Виктор несколько удивился, потому что не занимался домашней работой, когда с ним жила Полин, и не видел, чтобы отец хотя бы шевельнул пальцем для того, чтобы помочь матери. Но пошел за Кларой, потому что не знал, как отказаться. Кухня была хорошо оборудована, в ней было много техники, приспособленной специально для людей с ограниченными возможностями. У Виктора в глазах зарябило от многочисленных необычных брусков, держалок, ручек. Осмотрев это, он пришел к выводу, что Клара не всегда бывала здесь, чтобы заботиться о Дэвиде. Она дала Виктору посудное полотенце, но там было почти нечего вытирать, так как уже все тарелки были загружены в посудомоечную машину.