Живая вода времени (сборник)
Шрифт:
Как бы то ни было, биля пани еще более побледнела и стояла, нервически сжимая указку; она думала, что все это – в ее адрес и в адрес великого короля.
Мне бы стоять, а я подошел.
– Вы знаете, – сказал я. – Это не про вас; там… недоразумение. это случайность.
Она посмотрела на меня прямым шляхетским взглядом, молча двинулась к толпе, посмотрела, угрюмо вернулась; посмотрела на нас с Колей. и спросила:
– А вы-то?
Вот так вот.
Она решила, что мы нарочно перешагнули, ничего не сказали.
Настроение
Вечером разожгли костер: здесь же, в Пуще, хотя не разрешено.
Начали жарить бигос, пить выборову.
Настроение, естественно, улучшалось.
– Сейчас зубры придут на огонь. Как…? – назвал мою фамилию Марек. – С зубрами сладите? Или только с мертвым Понятовьским?
Будь он воистину неладен, этот Понятовьский.
Второй раз ссорит нации.
Я смолчал вежливо.
Марек сразу же «спохватился»: комплексный народ! да, «закомплексованный».
– Ах извините, я невежлив. Бардзо прошу. Не следует забывать, что я хозяин.
– Все нормально.
– А водку пьете?
– Пью.
– Все же поляка вам не перепить.
Это было крайне, ну просто крайне неосторожное замечание, ибо все соответствующие круги Москвы тогда знали, что меня нельзя перепить.
Как объяснила опытная врачиха, просто мерившая мне давление, тут не было силы воли, силы духа и прочего, были просто особенности кровяного давления. Какое-то там соотношение верхнего и нижнего, не помню какое. «В общем, чуть пониженное давление», – объяснила она, но вот такое соотношение. Собственно, она первая и спросила:
– Небось, можете много пить и не пьянеть?
– Ну да. А откуда…
– Да по давлению вижу.
Но поляк-то не знал всего этого.
Ежели кто не ведает, бигос – эдакие колбаски-сосиски, которые надеваются на прутик и жарятся прямо в костре. Особый шик.
Через полчаса я только и делал, что хватал поперек пояса поляков, один за другим упорно падавших в костер со своими прутиками.
– А что вы, собственно, делаете в Польше? – заплетаясь языком, спросил спасенный от огня Марек.
– Ну, как. У меня официальные дела. Кроме того, разные особые, частные.
– Частные? Какие частные дела у вас могут быть в нашей великой, в нашей несчастной Польше?
– Ну, как сказать.
– Ну, сказать?
– Например, мне нужно найти один портрет. В галерее, в Вилланове.
– Какой портрет?
– Марек, может, завтра?
– Нет, нет, какой портрет? Я хорошо знаю галерею Виллянов.
– Ну, портрет Натальи Потоцкой-Сангушковой.
– Наталья Потоцкая. Помню. Правнука победителя Вены.
– Вот-вот. Так, как вы говорите.
– И зачем вам, моска. вам, русскому, портрет Натальи? Кстати, его нет в Виллянове.
– Должен быть.
– Я, Марек… ский, говорю нет – значит, нет. Я вообще не видел такого портрета. Так зачем?
– В нее влюблен был Михаил Лунин, наш гвардеец, который состоял при Константине в Варшаве. Она тоже его любила. Хотя он был русский и относительно уж на возрасте, а она совсем молодая и наследница князей, графов. Королевская кровь.
– Ну, кровь. У нас короли – избирались. Сейм…
– Да это я знаю. Но сами же говорите – победителя Вены.
– Так. Да. Но она же была замужем за. за.
– За графом Сангушко. По мужу она Сангушкова… Но Лунин был до графа.
– Что это значит – до графа? Польская королевская кровь? Объяснитесь… Потоцкая? Любила вашего… гвардейца?. Так. Объяснитесь. Что это значит.
– Да нет, ничего особенного это не значит. У них была… платоническая любовь. Рыцарская любовь. Это есть в письмах Лунина: он потом был сослан на каторгу по декабристскому делу, хотя он декабристом на деле и не был: такой уж участи был человек! И оттуда писал письма сестре. Там и о Наталье Потоцкой. Все рыцарственно: замок, изумруд на шее, черное платье, белокурые волосы. Удары храмового колокола. Серебряное шитье гусарского долмана. Так они расстались. Это один «наш» «драматург» написал про них пьесу, так это, в нынешнем духе, чуть не подлинный секс на сцене.
– И вы так будете писать?
– Нет, я пишу серьезную книгу о Лунине. И хотелось бы посмотреть портрет.
– Такого портрета нет.
– Должен быть… Как мы говорим, попытка не пытка.
– Гм… русский… Она родственница Понятовьского.
– Ох, Понято… вьский.
– Так. Что «ох»?
Поскольку Марек был пьян, то разговор на деле, естественно, был более сложный: иногда приходилось и за руки хватать.
Наутро все без опохмела понуро сидели в автобусе, порою искоса недобро поглядывали. даже не на меня, а эдак в мою сторону.
Всегда мы, русские, без вины виноватые.
Приехав в Варшаву, тут же и собрались в Вилланов: опаздывали (по тем же причинам), а время было назначено.
То есть время отъезда в Вилланов, это варшавский Версаль, километров сорок.
Минуя Вислу и какие-то бесчисленные пруды, входим во дворец; он сделан и правда по типу Версаля. Золотистый фасад и колоннады полукругами.
Это молчание; все уже знают о тайном соревновании.
Зал начала XIX; 10-е, 20-е годы… 30-е.
Нет Сангушковой.
Нет Потоцкой.
Облегченный вздох пяти-шести человек: наконец, победа. Вроде шутливо, а. Наши иронически поглядывают опять-таки в мою сторону.
Нет так нет.
Идем по Вилланову?
Да пойдем, пройдемся.
Почему-то мы шли без экскурсовода.
Или, как обычно бывает, он был там где-то отдельно с любознательными, а мы не хотели мешать их счастью и ставить его в неловкое положение своими вопросами дурацкими.
Идем.
«Вторая половина…» Мелькают Муравьев-вешатель и казненные им поляки знатные. Собственно, они просто не хотели освобождения крепостных украинцев, это я знаю из мемуаров Дельвига. Разумеется, не того, а иного Дельвига – более позднего, железнодорожника. Да, история. Далее. Стойте.