Живее всех живых (сборник)
Шрифт:
– Что за «пси»-то?
Чернов вдруг замолчал, словно споткнувшись о что-то. Затем опустил глаза и тихо спросил:
– Серёга, у тебя какой допуск?
– ДСП, а что?
Он замялся и извиняющимся тоном объяснил:
– Я подписывал… Гриф, понимаешь?
– Та-ак… – я откинулся на кровати.
Лектора, особенно любящего свою работу, трудно заставить прервать лекцию. Генка нашёл выход.
– Я тебе в общих словах, без деталей. Ладно?
– Валяй.
– Четыре вида взаимодействия: электромагнитное, гравитационное, сильное и слабое, – Генка загнул четыре пальца. – Так?
– Допустим.
– ?!
– Да так, так. Не тяни.
– Четыре. Было известно. Сейчас пять.
Он жадно смотрел на меня, ожидая эффекта. До меня доходило медленнее, чем до жирафа. Мой друг плюнул.
– Гравитационное отдыхает: такие траектории фиксировали, мама не горюй. Сильное и слабое тоже не работают: любой материальный объект прошивается, не замечая. С электромагнитным были сомнения, но разобрались: не то. Хотя именно на сильных полях работает «ловушка».
– Ловушка? – в душе я улыбался. Ох, не выдержит душа поэта, выложит Генка всё, что знает. Но нет…
– Понимаешь, она не ловушка никакая. Именно акцептор, приёмник. Но в народе прижилось – и ладно. Пси-энергию, как бы это сказать… – Чернов постучал пальцами по столу. – …она притягивает, интересует, манит. Не надолго, к сожаленью.
– Не изолирует? – я вспомнил спасателя Юрия.
– Какая, к чёрту, изоляция?! – возмущённо прыснул Генка. – Время локализации от минут до суток.
– Манит, интересует… Как это всё по-людски, Гена. Подходим к главному?
Мой друг вздохнул.
– Я тебя понял, Сергей. Я – физик, как и ты. Души нет. По крайней мере, её существование не доказано.
– ?!!
– Пси-энергия, как я уже сказал, всего лишь пятый вид взаимодействия.
– Да-а, Чернов. Ты мне напоминаешь Колумба, открывшего Америку, но так и оставшегося в неведении о сим факте до конца своих дней.
– Повторяю. Души нет. Есть новый вид энергии, который, по предварительным данным, – Генка поднял указательный палец, – связан с человеком. Точнее, со смертью человека.
– А как же клиническая смерть, яркий свет, туннель, вся жизнь, как на киноплёнке?
– Бред. – Чернов рассмеялся. – Я конечно не специалист, но беседовал с одним очень уважаемым нейрохирургом. Сергей, посмотри на солнце пару секунд и закрой глаза. Вот тебе туннель. Органы зрения, как, впрочем, и других чувств, кроме осязания, расположены близко к мозгу. Поэтому при клинической смерти, когда сердце уже не бьётся, мы видим, слышим, даже вкус чувствуем той пластмаски, что нам в рот пихают для искусственной вентиляции лёгких. А роговица, хрусталик отмирать начинают по периферии, отсюда и яркий свет в центре. А вся жизнь как на плёнке… Знаешь, тот нейрохирург за рюмкой чая мне признался, что чем больше мы узнаём о мозге, тем больше мы его не знаем. Так-то вот.
Я молчал, не зная, что сказать. Мой друг продолжал:
– Смерть есть ноль на выходе. Безжизненное тело, как ни печально. Другое дело массовая смерть. Вот тут и появляется пси-аномалия, – Чернов грустно ухмыльнулся. – Знаешь, в МЧС придумали, как идентифицировать пси-всплески. Даже базу завели на умерших людей. Гоняются с нашими ловушками за душами неупокоенных…
Я вдруг понял, что слушаю друга вполуха. Что на языке давно вертится вопрос. Что-то очень важное, связанное со мной и с Ингой, со вчерашним ночным происшествием. И с теми откровениями, что я услышал от Чернова.
Вспомнил:
– Генка, что такое День Школы? И Эффект Эха?
Чернов уставился на меня, затем совсем не по-лекторски почесал затылок и спросил:
– Там ещё осталось?
Я взял бутылку с остатками водки, разлил по рюмкам. Мы выпили.
Генка вздохнул:
– Со Школы, собственно, всё и началось. – Помолчал задумчиво, потом сказал: – А Эффект Эха вообще не научен. Могу излагать лишь в терминах «говорят, что…»
– Излагай, – согласился я.
Инга поднялась и села рядом со мной.
– Сначала факты. Построили школу. Обычную одиннадцатилетку. Город хоть и маленький, но школа была нужна, как воздух. Старые три просто задыхались. Построили. Первого сентября перерезали ленточку, первоклашка на плече у одиннадцатиклассника позвенела колокольчиком. А в мае школы не стало. Двадцать третьего мая, в аккурат перед последним звонком. В одиннадцать сорок шесть. Секунды не помню, хотя определили точно по записям сейсмографа. Девять лет назад.
Мы с Ингой слушали, затаив дыхание. Генка продолжал:
– Взорвалась. Была школа, стала груда камней. Детишки погибли. Много. Семьдесят восемь. Сорок восемь мальчиков, тридцать девочек. Младшие классы. Семь-одиннадцать лет.
Чернов потянулся и взял со стола пачку. Вытащил сигарету, помял её пальцами, закурил. Выпустил дым и долго смотрел, как сизое облако тает, медленно стекая к открытой балконной двери. Я молча наблюдал за ним.
– Стали разбираться. И знаешь, такое… всплыло… Инга, что с тобой?
Я удивлённо посмотрел на жену. Она уткнулась мне в плечо и тихо вздрагивала. Я взял её за руку, обнял.
Мой друг виновато предложил:
– Сменим тему?
– Нет, Гена, – Инга подняла заплаканное лицо. – Прости. Продолжай, пожалуйста.
Генка посмотрел на меня. Я пожал плечами.
– Хорошо… Суд был. В Доме культуры. Ползала отгородили под скамью подсудимых. Тридцать четыре человека обвиняемых. Трудовик, он же индивидуальный частный предприниматель. В подвале мастерскую открыл, газом варил, резал что-то. Баллоны обгорелые потом вытаскивали. Директор стройуправления…
– Сайдулаев, – вспомнил я репортаж по телевизору.