Шрифт:
Никто не сможет причинить боль так, как это сделают родные люди. Ведь они знают, куда бить, чтобы сделать особенно больно.
В моменты отчаяния я думала: «Господи, может, Ты послал мне эту болезнь, как спасение, как избавление? Ибо я устала…». Но вечером 1 мая 2023 года мне на электронную почту пришло письмо со словами: «ПЭТ/КТ данных о наличии очагов/тканей с патологическим метаболизмом 18-ФДГ, характерной для опухолевого процесса, не поучено». И я поняла – не сейчас.
После первого курса химиотерапии я сказала, что однажды напишу книгу и назову ее примерно так: «Как справиться со всем тем дерьмом, которое на тебя наваливается в жизни, и при этом не сойти с ума». И вот я пишу её, сократив такое длинное, но
Глава 1
Малышка
Я росла и воспитывалась на постсоветском пространстве по модели воспитания, которую лишь недавно общество пересмотрело и нашло её не совсем верной. Я была девочкой, которая должна была стараться быть прилежной во всем, учиться на одни пятёрки, читать раньше и быстрее всех, а также безоговорочно слушать маму. Девочка непременно должна быть правильной, старательной, угождающей и терпеливой, а это значит – она не должна иметь собственного мнения.
Я очень благодарна своей маме за то, что она смогла вырастить и прокормить меня в сложные, печально известные девяностые годы. За это я ей безмерно благодарна. Благодарна за то, что она дала мне хорошую базу знаний в области культуры и общения, грамотности и коммуникативности. Я не хочу винить её в том, что со мной потом случалось, потому что она не ведала, что творила. Даже тогда, когда на летних каникулах перед пятым классом била меня за некрасивый почерк, который в меня не был заложен природой, а потом гордилась и считала своим достижением, то, что я пару первых месяцев нового учебного года писала чуть ли не каллиграфически. Больше, разумеется, из страха, чем от умения. Но мама не могла принять тот факт, что генетика распорядилась по-своему, наградив меня «талантом» писать «как курица лапой», что свойственно, со слов мамы, моему отцу, а не её генам, ведь она обладает способностью писать и рисовать красиво. Так я впервые сломала шаблон матери о том, что все девочки априори талантливы и аккуратны.
Я не хочу её винить. Она правда хотела сделать, как лучше для меня, не осознавая, что ломает меня, делает меня жертвой, которую будут доламывать после нее. «Прости, Господи, ибо не ведают, что творят». Она не ведала. Я уже не помню, за какую мою провинность моя мама однажды вырвала календарный лист и наклеила его с определённой датой над моим столом. Я что-то должна была помнить, и это что-то должно было служить мне уроком. Я не помню свой проступок. Но я прекрасно помню, за что чуть позже я по её же собственному примеру в отместку ей приклеила над её кроватью такой же календарный лист: это был 1997 год, было холодно – возможно, был декабрь. В тот день, вернее – ночь, мама утопила нашу взрослую кошку за то, что та в очередной раз нагадила в квартире. Утопила. В ведре. При мне. Мне было девять.
Сейчас, когда я пишу об этом, я словно переживаю это заново. Я вижу эти черные капроновые колготы, в которые мама заталкивает кошку, это синее ведро, из которого она потом еще много лет будет мыть полы. Сейчас, когда у меня у самой двое детей, я понимаю, насколько сильно поступки моей мамы тогда ломали мою психику. Это был самый настоящий психологический инцест. И он не прошёл бесследно…
Мои родители развелись, когда мне был всего дин год. Отец тогда пил, а мама была просто нервная. Отец женился второй раз и жил в Подмосковье, а мы с мамой остались
Впервые (если не считать младенчества) я познакомилась с отцом в десять лет. Алименты, насколько мне известно, сам он никогда не платил, за него это делала моя бабушка, его мама – она платила допустимый минимум, чтобы отца не трогали приставы. В 1998 году отец должен был приехать со своей семьёй в наш город – в гости к своей матери. Тогда как раз родился его третий ребёнок, мой брат. Я помню, как готовила к этой встрече меня моя мама. Мы купили новое платье и новые босоножки. Особенно мне запомнились эти босоножки, а точнее – то, как мы их покупали. Тогда не было магазинов, не было доставки. Это был небольшой рынок, где ты меряешь обувь, стоя на знаменитой картонке. И я как раз стояла на той самой картонке, когда мой отец со своей женой и дочерью – моей сестрой – прошли мимо. Мне было велено молчать и не подавать признаков, что я узнала его. Я помню, как отец улыбнулся мне и прошёл мимо без слов. Тогда мне было приятно от этой улыбки. Сейчас, спустя более двадцати лет – омерзительно. Боясь проявления ревности со стороны второй жены, которая ревновала его к первой, отец никак не обозначил нашу случайную встречу. Лишь мимолетной улыбкой сверху вниз, когда я примеряла новые босоножки, чтобы предстать перед ним нарядной. Это был один из первых поступков отца, который в моей уже взрослой, родительской голове не поддаётся объяснению.
Я помню то лето. Я была счастлива. Вернее, я так думала. Практически каждый день я ходила в гости к бабушке, у которой жил мой отец со своей семьёй. Я чувствовала разницу отношения ко мне и к моим младшим сестре и брату, чувствовала лёгкое презрение со стороны мачехи. Чувствовала, но старалась не замечать. Я отчаянно искала любви и расположения главного на тот момент мужчины в моей жизни. И я ещё долго буду его искать после того лета – более двадцати лет. Пока, наконец, не осознаю – нельзя найти то, чего нет.
Лето закончилось болезненно. Весьма болезненно. Я ощутила себя котёнком, которым наигрались, а затем выбросили. Или щенком, которого прикормили, а потом оставили на даче, якобы случайно забыв. В один не совсем прекрасный день, как и много раз до этого, радостная я прибежала к бабушке, но её дорогих гостей уже не застала. Они уехали. Без предупреждения. Без прощания. Без единой записки или намёка. Просто уехали. Сейчас, будучи взрослым человеком, я знаю, что такая дальняя дорога, особенно с маленькими детьми, планируется очень даже заранее. Это не было спонтанным решением. Они наверняка знали дату отъезда, но отец не попрощался со мной. Он не пришёл ко мне накануне. Не сказал за неделю. Он просто бросил меня. Снова. Так я думала тогда. Сейчас я знаю, что выражение «меня бросили» – ущербно, и уважающий себя человек с нормальной самооценкой никогда так о себе не скажет. Но тогда я была всего лишь ребенком. Я была маленькой девочкой…
Бабушка, как и любая мать, защищала сына. Защищает она его и по сей день. Я её понимаю. Я никогда её не упрекала за это. Она – мать. Тогда она сказала мне, что за день до отъезда мой отец весь день провел «на раковине», что на её языке означало расстройство кишечника. Я не поверила тогда, не верю и сейчас. Мне было больно. Безумно больно. Меня предали. Меня обманули. Я обманулась. Разумеется, на протяжении десяти лет до этого, да и потом, моя мама всячески очерняла моего отца в моих глазах. Но я отчаянно пыталась идеализировать его. Я хотела иметь Папу. Я старалась не верить ей. Я надеялась, что смогу заслужить его любовь. Поэтому мне и было так больно. Каждый раз.