Живи!
Шрифт:
— Не… — неуверенно сказал мальчик. — Мне мама не разрешает.
— Да ладно тебе! Небось, на школьных вечеринках тайком выпиваете!
Волик понюхал стакан и поморщился.
— Не буду, — упрямо повторил он. — Это у вас в России принято детей спаивать.
— Ну, как хочешь. Надумаешь, так плесну чуток. — Савелий встал, достал из буфета две кружки, наполнил их и, отпивая то из одной, то из другой, выдул почти всё. Замер с кружками в руках. В проеме нарисовалась мать Волика, Брыля, кутающаяся в теплый махровый халат. В полутьме Брыля была прекрасна той мягкой белой красотой, которой отличаются некоторые славянские женщины тридцати-тридцати пяти лет.
— Волик, иди спать, — велела она.
— Мам, я…
— Немедленно.
Бурча что-то невнятное, Волик ушел из кухни. Брыля заняла его место, некоторое время они с Савелием молчали. Брыля потирала лоб, словно у нее неожиданно заболела голова.
— Плесни и мне… — попросила, указав на стакан. Савелий нацедил ей остатки вина, Брыля отпила немного, поставила стакан на место и спросила, зажмурив глаза, как перед прыжком с высокого обрыва:
— И всё-таки, Савелий… ты зачем приехал?
Он долго не отвечал, вертел в узких пальцах кружку, затем поставил ее на край стола. Кружка качнулась, будто хотела упасть, но всё-таки удержалась.
— Правда, здорово так просто сидеть рядом, Брылечка? — спросил Савелий. — Чувствовать друг друга, даже зная, что не можешь коснуться соседа, но не потому, что физически не можешь, а потому, что какая-то часть души парализована, омертвела от тех слов и поступков, которые стоят между нами.
— Не трави душу… — взмолилась она и отпила вино. Савелий отвернулся к черному окну, за которым мерцали звезды.
— Я, Брылечка, чувствую сейчас единение со всеми теми людьми, которые, как и мы, сидят в своих прокуренных кухнях и не могут сказать друг другу всего того, чего хотят. Когда-то, гораздо раньше, когда эти люди были влюблены, по-настоящему, понимаешь?.. эти слова не прозвучали бы столь банально, пафосно, но сейчас, после всей той лжи…
— Ой, Сав'a, сколько пафоса! Ты это, осади. — Брыля улыбнулась.
Он тоже улыбнулся:
— Надо же. Помнишь, мою детскую кличку.
Она рассмеялась:
— «Винни-Пух и все-все-все» до сих пор твоя любимая книжка? Я пробовала читать в русском переводе, русский язык такой смешной…
— Не знаю, может, и не любимая, — честно ответил он. — Еще, помнится, меня увлекала пиратская романтика. Сабатини, Стивенсон… С тех пор новых любимых книг у меня так и не появилось. Пускай…
— Что «пускай»? — поинтересовалась она.
— Почему ты развелась? — рубанул он.
— Не слишком ли интимный вопрос, Сава?
— Я — мудрая С-А-В-А! Я должна всё знать. — Он подмигнул ей.
Она пожала плечами:
— Не знаю. Не сложилось как-то: мелочи, быт, всё такое…
— Понимаю. — Он кивнул. — Мелочи убивают. Убивают день за днем, медленно и мучительно.
— Как твоя карьера великого русского писателя?
— Виликава руски пейсателя, — по буквам произнес он, передразнивая, и развел руками: — Не очень как. Был я на Родине: всё там чужое, незнакомое. Русское во мне сейчас только имя, наверное.
Они помолчали и выпили еще. Савелий признался:
— Ты знаешь, Брыля, а я душу продал.
— Дьяволу? — Она усмехнулась. — Сходи в церковь, помолись. Святые отцы помогут.
— Ну зачем сразу дьяволу? У него и так много душ в подчинении, чтоб еще покупать. Он их бесплатно забирает, тысячами, миллионами. А в церковь я не пойду. Знаешь, почему? Я продал душу Богу.
Брыля засмеялась, но Савелий был серьезен, и она, быстро перестав смеяться, устало потерла лоб.
— Ладно, хватит этих розыгрышей, Сава… мне вставать завтра рано, на завод пиликать. И ты ложись. Я тебе на диване постелила, в гостиной. И… Сава… честное слово, я рада была тебя увидеть, но лучше уезжай. Прошу тебя. Собери завтра вещи и возвращайся в столицу. Что тебе в нашей провинции делать? У нас не бывает литературных вечеров и нет клубов по интересам, даже андеграунда у нас как такового нет, ведь не считать же андеграундом алкашей и наркоманов, которые собираются по ночам в подвале, или подростков, тренькающих там на гитаре… Возвращайся в Москву, уедь в Париж, Варшаву, куда угодно… Да хоть в Миргород, только не приезжай больше в Кашины Холмы.
— Я не шучу… — перебил Савелий.
Она непонимающе уставилась на него.
— Не шучу насчет души, — пояснил он.
— И что?
— Ничего, — пробормотал Савелий. — Ты иди спать. Я посижу еще, а рано утром уйду. Ты — на завод, я — прочь.
Брыля послушно встала и вышла из комнаты. Савелий вытряс в кружку последние капли вина и сказал по-русски:
— Алкоголь — враг, а врагов мы не боимся… — и опрокинул содержимое в рот.
Под утро Владу снова приснился тот же самый сон: он стоял на заснеженной лесной дороге, а черный демон с лицом Савелия Пончикова прожигал его взглядом красных глаз. В воздухе перед Савелием кружили белые листы бумаги.
— Что нужно человеку? — спросил демон.
— Человеку нужно насилие и секс, — заученно, как по учебнику, ответил Влад. — А еще — боль, кровь и грязь. Вот что нужно человеку.
— Чем ты заполнишь эти листы?
Влад протянул руку и схватил бумагу. В руках у него неведомо откуда появился карандаш, и Влад провел линию, потом еще одну. Он нарисовал мужчину с двумя пистолетами в руках. Мужчина, зло оскалившись, стрелял в чудовище; в воздухе витала пороховая гарь, а из рваных ран нелюдя выплескивалась горячая кровь. У ног мужчины лежала связанная по рукам и ногам полуголая девица.
— Да у тебя талант… — прошептал демон.
Через несколько дней комиксы Влада Роста заполонили всю школу. Сам Кропаль подошел к нему на перемене и впервые пожал руку. Влад нарисовал для него несколько эксклюзивных комиксов из цикла «Кровавая битва: земляне-мутанты и пришельцы с Альдебарана». Влад стал знаменит среди школьников, его работы ходили по рукам. С Воликом отношения как-то прекратились, но Влад не жалел о друге, он рисовал комиксы, и многие платили ему за это. Отец больше не трогал его, хотя и заикнулся разок о романе, но Влад только хмыкнул в ответ.