Живи!
Шрифт:
Пока я раздумываю, издевается Лютич или впрямь благодарит, повозка, изрядно поплутав, выезжает на знакомую улицу, вдоль которой дремлют приземистые громады складов, а дальше, за поворотом, начинается жилой район. Там, кстати, находится общежитие. Нам направо, к городской окраине. Но… на перекрестке кто-то есть. Этот «кто-то» — человек. Девушка.
Лютич смущенно теребит вожжи, не зная, что делать; лошадь останавливается. Я в замешательстве смотрю на девушку в розовом платье, на ее распущенные волосы цвета спелой пшеницы. Она молода и, пожалуй, мила. Ирка хмурится, уловив мой оценивающий взгляд.
— Но! — Выхватив вожжи у Лютича, Ирка торопит кобылу. Я посмеиваюсь: вопреки всякой логике она свернула налево — решила вызвать на дуэль предполагаемую соперницу? Поравнявшись с девушкой, телега замедляет ход. Я вежливо здороваюсь, пристально изучая сидящую на бетонной тумбе незнакомку. Тумба служит опорой для укрепленного на швеллере рекламного щита; на нем чудесным образом сохранился плакат, запечатлевший реалии прошлой жизни, — пропаганда какого-то дурацкого напитка. Кому она нужна теперь, ваша кола? Общество потребления почило в бозе с приходом игры.
Девушка кивает в ответ. У нее пухлые губы, высокие скулы и узкий разрез глаз. К тумбе прислонены деревянные ходули; ветер шуршит складками розового, с глубоким декольте платья. Оборки на платье вызывают у меня неприязнь.
— Привет! — Ирка сама непосредственность. Лучится напускным радушием. То ли искусно притворяется, то ли в ее взбалмошной головке стрелка из сектора «гнев» переползла к сектору «благосклонность». — Что ты здесь делаешь? Беличи — страшное место. Правда, Влад?
Ну и язва же ты, думаю.
— Ты одна? Может… поедешь с нами? — предлагает «язва». Хм, кажется, насчет «страшного места» Ирка не шутит, однако при ярком солнечном свете наше вчерашнее бегство выглядит нелепым.
— Я живу здесь, — усмехается девушка. — Одна. Уже два с лишним года.
— Погоди-ка, — говорю я. — Так это в твоей комнате вчера горел свет? Ну, в общежитии.
— Да. Я читала.
Вот тебе и сморчок-старичок…
— Там же призраки! Они убивают людей! — с неожиданным жаром восклицает Ирка.
Ну глумится же, малявка, нахально издевается надо мной, бедным. Если девушка скажет, что никаких призраков…
— Нет, — возражает та. — Это не призраки. И они не убивают.
На минуту-другую воцаряется молчание. Иринка хлопает зелеными глазищами — до нее доходит: мой рассказ вовсе не жуткая байка; Лютич спокоен, щурится себе в небо, разыгрывая этакого деревенского увальня. Я внутренне подбираюсь — как тигр перед прыжком.
— Кто… они? — спрашиваю.
— Это одежда, осознавшая себя людская одежда. — Девушка качает ногой, обутой в изящную туфельку с пряжкой-бантиком. Уголки губ печально опущены. У меня возникает мысль, что девушка немного не в себе. — Они растворили бывших хозяев. Заняли их место. Только собственное одеяние может такое сделать, если б путники заходили сюда голыми, с ними ничего бы не случилось.
— А ты? — Ирка аж подскакивает. — Почему тебя не растворили?! — И украдкой крутит пальцем у виска, чтоб только я увидел.
— Я пришла сюда голой. — У девушки мягкая улыбка и ямочки на щеках, и не захочешь — а влюбишься. — Был сильный ливень, я вымокла до нитки и, когда осталась ночевать, вывесила одежду на просушку. В общем, повезло… Ночью познакомилась со здешними обитателями. Конечно, испугалась поначалу. Привидений все боятся. Но они не тронули меня, хотя я ожидала самого плохого. Как я после узнала от них же — и не могли ничего сделать, ведь я была раздетой. Вскоре я подружилась с ними и осталась в Беличах. Мне нравится одиночество.
— Они бы… заговорили с твоей одеждой? Надоумили избавиться от тебя? — Я вспоминаю облепившие тело джинсы и рубашку. Куртку, сжимающую меня наподобие тугой манжеты, — такую накладывают на руку для измерения давления. Давление растет, растет, и — пфф! — человек растекается туманной дымкой. Меня передернуло.
— Да, — соглашается девушка.
— Ты так спокойно говоришь об этом…
— Привыкла.
— На тебе платье, — переводит тему Ирка. — Красивое, — отмечает с чисто женской завистью.
— Не мое. — Девушка теребит расшитые кружевами оборки. — Да и не платье это. Это одна из них, из одежд. Они ведут ночной образ жизни, днем как бы спят. Даже в сумраке малоподвижны, предпочитают темноту. Луна им сильно мешает, звезды — не особенно.
Ирка молчит, не найдясь, что ответить. Слава тебе, Господи, думаю я, за вчерашнюю лунную ночь. «Она чокнутая, — одними губами шепчет Ирка. — Вся в тебя!»
Я щипаю ее за руку.
— Как тебя зовут? — спрашиваю девушку, чтобы удостовериться: это она, та самая. Хотя другой в Беличах просто не может быть по определению.
— Кларетта.
— А меня — Влад. Это — Ирка и Лютич. Послушай, Кларетта, ты не помнишь… пару лет назад здесь останавливались два солдата. Славко и его друг. Э-э…
— Зденек, — с грустью подсказывает Кларетта. — А вы знаете Славко?
В глазах ее немая мольба: скажи, что с ним, с солдатом по имени Славко? Черт… Я не могу сказать тебе, что с ним. Ты ставишь меня в неловкое положение, Кларетта. Не люблю врать. А ведь придется — не хочу расстраивать. К тому же, ты и впрямь, кажется, не в себе.
— Мы познакомились в автобусе. Давно, — отвечаю на незаданный вопрос. — Я сошел вблизи от города Вышки, а Славко… он поехал дальше. Больше мы не виделись.
— Жаль, — вздыхает Кларетта.
— Так что со Зденеком? — напоминаю я.
— Он не спасся. До сих пор помню его: вихрастый, белобрысый, с конопушками на круглом лице. А Славко я успела спрятать — увела к фабричным цехам: одежды никогда не ходят туда, и не объясняют — почему. Он жил некоторое время у меня, я чуть не рассорилась с ними, умоляла не трогать солдата. Не разговаривать с его одеждой. Я боялась, что гимнастерка Славко растворит его. Вберет в себя его чувства и мысли. Оживет… — Кларетта смотрит на нас полными слез глазами, и мы вздрагиваем: все, даже Лютич. — Мне не нужна была ожившая гимнастерка, это жалкое человеческое подобие. Мне нужен был Славко…