Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне
Шрифт:
А пока… Свалив снаряд, он подошел к часовому, показал на горку сумок и вещмешков: можно, мол, перекусить? Часовой не сразу понимает, чего хочет этот пленный, у которого из-под шапки видны только лихорадочно блестящие глаза.
— Брот у меня там, — говорит Иван часовому. — Хлеб.
— Шнель! — разрешает немец.
Иван вытряхивает из мешочка последние крохи хлеба, высыпает в рот, сует за голенище складную вилку с ложкой и идет за очередным снарядом. Свалив его под закопченную стенку, затаивается у кирпичной колонны,
Слева от входа в цех, метрах в пятнадцати — деревянный сарай для сушки кирпича. Вроде бы и недалеко до него. А ну как за это время часовой успеет зыркнуть в его сторону?..
Ивану кажется, что взгляды его и немецкого автоматчика сталкиваются. Он ясно видит белки глаз, тонкие фиолетовые губы. Противный озноб ползет по груди, обручем стягивает сердце: неужто приметил? Нет, он Ивана не видит. Лицо немца кривится в брезгливой гримасе: из-под свода выходит, шатаясь, изнуренный пленный.
Откуда-то, из вязкой черни печи, голос:
— Под пули хочешь?!.
От его гула у Ивана колики пошли по телу. Всего несколько секунд немец отвлекается на отощавшего вконец пленного. Но за это время Иван собрал в одно усилие оставшиеся силы, рванул из-за колонны. Бежал без мысли, без чувства, в неизъяснимом страхе, когтившем его душу: сарай-то насквозь просматривается. Сердце леденит холод. Быстрей, еще быстрей! От сарая до забора метров двадцать. Он падает ничком, ползет. Забор из тонкой шелевки. Вышибить доску — мгновение.
Иван высовывает голову в пролом забора. Женщина в фуфайке опасливо смотрит на него, не уходит.
— Немцы сюда не смотрят? — спрашивает он.
— Нет, — тихо отвечает она.
Иван поднимается:
— Не бойтесь! Я сейчас уйду.
Пока добрался до Пашковской, стемнело. Как быть? Идти в ночь? Немцы сочтут за партизана, пристрелят. Попроситься к кому-нибудь на ночлег? В родной станице арестовали, а» здесь…
Иван решил идти.
Мороз к ночи усилился — губы не сведешь. Ветер пронизывал до костей. Закрывая лицо рукавицей, Иван обходит стороной курган и натыкается на полуторку ГАЗ — АА. Возле нее копошатся два немца. Деваться некуда. Степь. Не спрячешься. Немцы тоже его заметили. Один из них потянулся в кабину за винтовкой.
Иван идет прямо на них.
— Гутен абенд! — приветствует он.
— Гутен апп — п-ппент! — отвечают немцы, дрожа от холода.
На головах у них поверх пилоток намотаны женские шерстяные платки.
— Что тут у вас? — стараясь казаться спокойным, интересуется Иван. — Мотор заглох? Что ж, попробуем…
Ничего не понимая в двигателях — его, как офицера, научили только баранку крутить, — Иван лезет под капот, трогает один проводок, другой…
— А ну, крутни!
Немцы охотно крутят.
— А ну еще.
Солдаты разогрелись, повеселели. А мотор, проклятый, все
Шофер хлопает Ивана по плечу, молодец, выручил!
— Подвезите, — машет рукой в сторону станицы.
— Я, я! — согласно кивают немцы.
Едут, не включая фар. «Боятся, гады, нашей авиации!»
Туманной полоской выныривает из-за горизонте! Старокорсунская. Гулко бьется сердце.
Тиха станица и глуха. Иван не идет — крадется по улицам. Под разбитыми сапогами снег скрипит, хоть уши затыкай. Сделает шаг — прислушивается. Еще шаг — снова замрет.
К дому подходит со стороны сада, прячется за деревьями.
Будет ли этот побег из плена последним? Иван вздрагивает. То ли от пронизывающего холода, то ли от нервного напряжения. Замирает, прислушивается.
Белая хата, дверь в сенцы открыта. Вон как чернеет провалом.
Иван скатывает комочек снега, бросает в дверь: нет ли засады? Никто не выглядывает. Иван осторожно подходит к окну, касается пальцами стекла.
— Ваня!
Мать сердцем угадала его.
— Господи! Услышал, уберег тебя! Обыск у нас был только что… Уберег!..
Уже в зрелые годы Иван Берестов не раз вспоминал об этом уж оче|нь рискованном побеге. И каждый раз приходил в ужас. Как он уцелел?! Ведь немец стоял же совсем рядом. Он мог заметить.
Ему тогда было восемнадцать лет. Хоть и был он к этому времени произведен в офицеры, но умом-то оставался юношей.
И потом этот случай с автомобилем ГАЗ — АА?.. А если бы мотор не завелся? Наверняка немцы его не отпустили бы, чтобы он не сообщил партизанам оЕ>их несчастье в пути. Оставили бы Ивана при себе до утра. Могли бы и пристрелить для большей надежности.
А он — жив!
Но даже в фантастических рассказах и то требуется описание в удаче побегов. Он же, Иван, без всяких надежд на удачу ринулся. И убежал-таки.
…Берестов бредет, не разбирая дороги, по Первомайской роще. Здесь, будучи в немецком плену, он мостил булыжником дорогу. Конвоировали их сюда гитлеровцы.
Молодые, сытые, они, молодецки рисуясь, гарцевали на лошадях. От лагеря до рощи гнали пленных рысью, без роздыху. И сразу — к работе. Спины не разгибать! Поднимешь голову — огреют плеткой по лицу так, что кровь брызнет.
А сейчас в роще тепло, затишно, а в сердце просыпается мрачный холод тех лет.
Ветерок прилетел из глубины леса и грустно шепчет Ивану на ухо непонятно что. Нигде уже нет зелени, трава, прибитая морозом, поблекла, деревья без листьев. Мертвая в душе Ивана надежда: страны, которую он защищал, — нет! Насовсем ли?.. Чует, пробил его горький час. И все же верится ему и не верится, может быть, все-таки все лишнее отшелушится. Берестов почему-то и здесь надеется на русское авось.
А вдруг…