Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне
Шрифт:
— Я? — Пашка задумался. — Ну как сказать… почему бы и нет? Живу нормально. Детей вырастил. Жена в норме, пилит не особенно. Что еще надо? Отдушина есть.
— Что такое?
— Я говорю, своя отдушина имеется. На пятачок по субботам хожу. Ну где мы встретились… Там у меня друзья, приятели. Ты, может, не поймешь?
— Почему же, понимаю. Своего рода хобби.
— Отдушина.
— Я понял. Очень точное слово, Паша, — задумчиво проговорил генерал. — А я сюда хожу.
— Именно
Он подумал, что генерал, наверное, работает в институте за высокой стеной. Пашка видел: один раз туда какой-то маршал ехал.
— Сюда, мне тут близко, — подтвердил генерал. — Люблю вот так полеживать. Или стою. Наедине с собой.
— Кому что нравится…
— Молодость вспоминаю. Вот такая, брат, отдушина. Много воды утекло. Ты уже и воевать разучился. А зря, лейтенант!
— Ну, кабы по — старому…
— Все равно. Павшие нам не простят. Тот же майор Петренко…
— Вот и я говорю, генерал: если бы по — старому. Я еще сто раз в атаку пойду, и пусть меня сто раз убьют, только бы не было этой проклятой войны! — Повысив голос, Пашка тотчас же спохватился: не слишком ли круто взял?
Но генерал не сказал ни слова, он как будто даже кивнул согласно.
— А майор Петренко золотой мужик был, век не забуду, — успокоившись, продолжал Пашка. — Помню, как он мне по морде врезал — искры посыпались!
— Обижаешься?
— Ну что ты, никакой обиды. Мало бил! Когда он тот раз нагрянул, я с перепою галифе задом наперед напялил. А рота уже должна была с привала сняться. Ты же помнишь, я думаю. Это еще на левом берегу Днепра случилось. Мне тогда и штрафбата мало было!
— Петренко знал, кому орден, а кого в штрафбат. За Днепр ты должен был Героя получить.
— Ну, Героя… — смутился Пашка. — Да и не я первый Днепр преодолел. — Пашка засмеялся. — Плыву, а сам синяк под глазом щупаю. Сказал после, что в штыковой схлопотал. А это мне мой майор засветил! Но к ордену за Днепр все-таки представил. Я его уже после войны получил.
— Герой Советского Союза полковник Петренко был уже мертв. Ему сам Жуков Звезду повесил. Утром повесил, а вечером…
— И не поносил, значит?
— В Трептов — парке лежит. Я всегда хожу, когда в Берлине бываю.
— Не знал. Тут недавно у нас путевки в ГДР были… В следующий раз, когда будут, обязательно съезжу.
— Съезди, съезди, лейтенант, поклонись. Под Коростенем ты тоже с тех пор не бывал?
— Да я и места не найду. Как в тумане… Грязь была. Снег шел. Вот лицо твое хорошо запомнил. Помоложе было… «Небо, — сказал, — в алмазах».
— Отметем несущественное. Ты санинструктора Зою помнишь, лейтенант? — тихо спросил генерал.
— Зойку-то? Нашу Зойку? Как не помнить, помню хорошо! —
— Знаю, лейтенант. Это было.
— Да и я, — осклабился Пашка, — попытку делал. Получил от ворот поворот.
— Знаю, лейтенант.
— Знаешь? Так она что… с тобой делилась или как? Я же в уединенном месте…
— Хочешь знать? Все проще простого. Я ее любил.
— Да — а?..
— На Днепре, в тот день, когда майор тебе фонарь повесил, мы стали близкими. Никто этого не знал. Зоя этого не хотела.
— Вот так история! — удивился Пашка. — А у меня и в мыслях не было. Как же ты всех обскакал?
— Мы с ней в одной школе учились, до войны знакомы были. Потом встретились на фронте. В общем, простая история.
— Понятно. Молодец Зойка! Отдала предпочтение сержанту. Это редко бывало. Повидать бы ее сейчас.
— Нельзя, лейтенант.
— Почему?
— Она в том же бою погибла.
— Не может быть! Зойка погибла?
И Пашка умолк, пораженный.
— Когда я тебя тащил, уже знал, что ее нет в живых. Сам и похоронил под пулями.
— В том же бою?
— В том же. Когда уже наметилось окружение, я просил ее вырываться с ранеными — немец петлю еще не затянул. Она осталась. Из-за меня осталась, лейтенант. Я уцелел, а она погибла. В том же бою,
— повторил генерал. — Под Коростенем.
Он говорил тихо. У него еле — еле двигались губы.
— Да, жаль женщину. Зойка! Не знал, — вздохнул Пашка. — А сказали, что небо в алмазах, товарищ генерал? Выходит, не было его, в алмазах…
У генерала дернулась и запрыгала нижняя губа.
— Не было, лейтенант. С тех пор и не стало. Первая и единственная моя любовь…
— Выходит, вы так и не женились?
— Почему. Женат. Жена есть, дети. И внуки, как у тебя. Но любовь там осталась, под Коростенем. Не могу забыть Зою, лейтенант! Вот и сейчас она передо мною как живая стоит. Тебя встретил… и как вчера все это было. Самые счастливые дни, они там, на Днепре, остались.
Генерал отвернулся. У него часто прыгала губа.
— У — у… фашисты — гады! — с натугой выдавил Пашка. Кулаки у него сжались. Он медленно поднялся. — Гады, гады! Товарищ генерал, я… это самое… сейчас попробую.
— Что? — вяло отозвался генерал.
— Ну… что вы просили. Может, смогу по — старому. Я сейчас… одну минуту…
Пашка стоял, пружиня на раскоряченных ногах, словно готовился к прыжку. Оттопыренные руки со сжатыми кулаками подрагивали. Перекошенное яростью Пашкино лицо наливалось злой темной кровью.