Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне
Шрифт:
Глянув строго на шофера, он дал знак…
Тот расторопно поспешил в кабину, и хриплый, частый сигнал заторопил людей. Крутой, обжигающей волной всплеснулись прощальные отчаянные голоса…
Все дальше и дальше катила машина от хутора. Курилось серое облачко на пустынной степной дороге, и у первого взгорка растаяли, растворились в великом пространстве горькие и печальные крики.
Палило солнце, от безветрия и зноя звенела степь, а может, тот звон сам собой возникал в ушах. Не разобрать в такую минуту. Прохор щурился в сторону
Сквозь это марево сорванных с родной земли частичек едва различался зыбистый след морщинистой от нелегкой доли старой степной дороги, которая вилась, неровно скользила меж балок и холмов сереющей лентой, тянулась к хутору ниточкой, грозя вот — вот оборваться. И от этого в душе тоже что-то больно натягивалось, утончалось, словно сама святая надежда, и звенело щемящей нотой.
«Голуби вы мои… — мысленно повторял Прохор). — Голуби мои…»
И невольно перед задумчивым взором являлся в солнечных лучах далекий и желанный день венчания его со светлоокой красавицей Марфушей, когда мать, уже седая, но такая вдруг помолодевшая в этот час, в нарядном васильковом платье, светящаяся радостным волнением за будущее счастье детей, ласково — певучим голосом благословляла их узы любви на весь путь земной и одаривала молодых щедрыми пожеланиями в напутственных словах.
— Амбары вам хлеба, — желала она молодоженам, — во всю землю ясного неба, — и развела при этом широко руками, — вся одухотворенная и несказанно счастливая, — моря — океаны чистой воды да ни единой беды!
Многое сбывалось из материнских пожеланий… И хлеба нарождались год от года все тучнее, и народ все больше обзаводился достатком и благополучием, заметно полнилась общая радость людская, и в семье Прохора Андреева прочно прижились лад да согласие. Не дожила только мать до этих дней… Зато черную годину вражьего разбоя и насилия не увидит…
А година эта уже многим тысячам жизнь рушила и ломала ее наперекосяк. Темнело небо и тускнело солнце от дымов пожарищ и горя людского. Растекались беды и страдания по земле родной, полоня самые далекие и что ни есть глухие уголочки ее.
Пришлось сыну Артему распрощаться со школой и немедля оседлать отцовский «Фордзон — Путиповец». Два минувших лета, которые он добросовестно потрудился в прицепщиках у отца, как никогда кстати, сгодились теперь. Прохор часто доверял руль сметливому, как ему казалось, и серьезному в работе парню.
Теперь Артем работал сам. Дело исполнял аккуратно и настырно. Старался сделать побольше, так и писал отцу на фронт, что работает за двоих: за себя и за него.
И дед Антип, который к тому времени уже третий год отсиживался дома из-за крайней немощи телесной (хотя заслуженный, добросовестно заработанный отдых бь[п с почестями отмечен более десятка лет назад), теперь снова замаячил с неразлучной клюкой на бригадном стане. По здоровью
Молчалив был в ту ночь старик.
— Дедусь! — встречал озабоченно его Артем, отстраняя от чумазого заострившегося лица коптящий факел огня и освещая им подводу. — Наливай скорее, а то вот — вот заглохнет.
Дед Антип звякнул ведром, лейкой из черной жести, скупо закряхтел, стараясь проворней приподняться с мятого клочка сена, припасенного впрок для своей труженицы. Но старые затекшие ноги, угробленные еще в стылых окопах империалистической, не слушались, онемевшие, словно из ваты, вяло подгибались.
Не мешкая, Артем воткнул в рыхлый пласт чернозема прут с горящей паклей и, подхватив ведро, стал наполнять горючим бак.
— Дед Антип, когда ты спишь? — меж делом окликнул Артем старика, прогоняя свою предутреннюю сонливость.
— А кто сейчас спит? — глухо, как-то нехотя, отозвался старик.
От сполохов пламени беспокойно метались черные тени. Алые блики отсвечивались на серебристых шпорах колес и на блестящем ободе, тревожно вспыхивали они в белесых, слабых глазах старика.
— Кто сейчас спит? — помолчав, так же глухо и грустно повторил он. — Никто не уснет… Как там твой отец?
— Дает перцу фашистам!
Артем возвратил ведро и занялся плугом, зазвякал ключами.
— Прохор трудолюбивый, — согласился дед Антип, нащупывая у колена вожжи. — Он и там будет первым. Всем бы так, тогда управимся.
Людское несчастье — нежданную войну, по разумению деда Антипа, можно одолеть только общим добросовестным трудом, чтобы каждый не страшился ни тяжести его, ни опасности.
Он сам с германской вернулся с ревматизмом ног, раненным в грудь, с покалеченной правой рукой и при двух Георгиевских крестах. Из-за скудного здоровья не пришлось участвовать в гражданской, но так или иначе к ней отношение имел самое прямое — был в хуторских активистах. Да и мстительному
кулачью, саботажникам покою не давал.
Но награды царские носил напоказ, за что председатель сельского Совета не раз корил его:
— Ты представитель новой власти, а не какое-то самодержавное отрепье.
— Правильно, — соглашался Антип, еще круче выпячивая воробьиную грудь. — Окромя царя есть Расея, за ее кормилицу — мать стоял.
Председатель сельсовета недовольно звякал шпорами и уходил…
— Да, сейчас бы мне те силы, — возвращался из раздумий старик. — Я бы вам, — грозился замасленной рукавицей в темноту, — доказал! Мне бы токо б туда, до передовой, а там, когда вцепился бы, они б, лютые, узнали меня! — и грозно глядел в черные поля.