Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне
Шрифт:
Возвращаясь на КП, я проскочил голые, во всех направлениях простреливающиеся возвышенности, сбежал в буерак, где мне в общем уже ничего не грозило, кроме случайного снаряда и шрапнельных хлопков вверху: шпак!., шпак!., шпак!.. Всерьез я их почему-то не воспринимал, красиво смотрелись, ватные такие подушечки… Короче, я был уже почти «дома».
Но тут наплыла, гнусавяще подвывая, очередная волна бомбардировщиков, замельтешила черно-белыми крестами на крыльях — и началось! Целили в основном в две установки «катюш», только что давших свой железно — шипящий, восхитительно громыхающий залп.
Скатился в ближнюю щель и всем телом припал
не посмел).
Бомба, похоже, остановилась, и я враз выпрыгнул из щели. Убегая, ощутил спинои, как уже изрядно позади всколыхнулась земля: что-то там все же рвануло, скорее всего та самая бомба, скатившаяся в щель. То ли была замедленного действия, то ли ей как раз не хватало этого дополнительного толчка…
На КП прибежал, ощущая тягостну(о дрожь в коленях, она никак не могла уняться.
— На тебе лица нет, — участливо сказала красивая чернявая медсестра Лида Черновол, недавняя студентка, кажется, Харьковского медицинского института (если только был в Харькове такой институт до войны). Она протянула кусок колбасы, а то когда еще горячее будет, да и подвезут ли его вообще. Вчера кухня так и не появилась, ели кем-то как-то сваренную конину, довольно жесткую, в покалеченных, убитых лошадях недостатка не было. Однако ели ее плохо, скорее всего с непривычки. Да и не хотелось есть, до того ли. Но колбасу все-таки взял — приятно было, что поделилась именно Лида, признанная красавица…
Сообщил угрюмо:
— Попал в бомбежку около «катюш».
Вдаваться в подробности не стал, да и зачем было толковать о том, что через пяток минут повторилось, правда, по несколько отличному от недавнего сценарию.
Сначала «юнкерсы» бомбили батареи тяжелых минометов неподалеку — и нас как будто это не касалось. Бомбы перелетали через КП — знай только следи с облегчением, что, кажется, и теперь мимо…
Ф — фу, улетели и эти, но один почему-то остался. Сделав круг, он чуть не долетая, вполне неожиданно для нас завалился вдруг на крыло, и я еще успел увидеть в нараставшем, почти физически уплотнявшемся, как бы даже зримом вое сирен (прикрепленных к крыльям для дополнительного устрашения) оторвавшуюся от самолетного брюха чернильную капельку бомбы.
Что-то внутри как бы стронулось: уж эта — твоя! Эта — по точному адресу! Рухнул на дно щели, сверху свалились, ужав меня, еще трое или четверо. В тот же миг что-то коротко и тупо качнулось (взрыва не слышал), землю словно бы мгновенно провернуло вместе с нами в чертовом;:олесе — и странная, болезненная, с нудным где-то писком пала тишина. Вероятно, отключилось сознание, был какой-то обрыв, а когда очнулся — в горле удушливо першило от пыли и песка. И полное ощущение раздавленности, лицо в мокром, в слякоти, но я еще не хотел думать, что это кровь…
Когда дивизионные саперы, оказавшиеся поблизости, разгребли землю над нами, разбросали комья, и я, размазывая по лицу слезы и кровь, огляделся, мне стала ясна картина происшедшего.
Летчик был безусловно ас. Видно, имел право на свободный поиск и выбор цели. Но, скорее всего, на сей раз имел задание как раз относительно нашего КП. Не зря же накануне тут «рама» настырно летала, разведчик «фокке — вульф», а мы тем временем натягивали у
Могло быть куда хуже, если бы немец не продемонстрировал предельной точности: бомба угодило бы либо в нашу щель, либо в параллельную ей соседнюю. А это уж — кровавая каша либо у нас, либо у соседей. Он же попал точно в перемычку!
Но вот ведь судьба: пережить что ни на есть прямое попадание крупной бомбы — и остаться живым, при своих руках — ногах! Сколько раз она щадила меня и берегла, вот и недавно у тех «катюш». Однако выбор ее вполне слеп, — почему-то не пощадила, например, телефониста, я-то чем лучше его… Лотерея, рулетка, слепая удача: мне — жить, ему — погибнуть.
Все же я был контужен, у меня совершенно было расквашено лицо. Тошнило… Меня отвели в ненадежное укрытие, в тень эскарпа, а оттуда второпях отправили на повозке в медсанбат. А позади уже сваливалась в пике новая волна «юнкерсов»…
Я был в сознании, запомнил и эту поездку. С ездовым нас было всего трое. Рядом лежал смертельно контуженный артиллерист, на одной ноте и частоте умолявший ехать медленнее («Ой, тише, братики, тише! Ой, тише!»). Лошади и без того плелись еле — еле по взбитой до состояния пыльной пудры дороге, ни одной кочки на ней или комка, разве что местами воронки. Но артиллериста, не пролившего ни капельки крови, терзала неутихающая внутренняя боль, и не в наших силах было чем-то ему помочь.
Ездовой сунул трофейную пятнистую плащ — палатку.
— Прикрой… Вишь, солнце глаза ему жгеть…
И это была последняя ласка человечества, прощальный привет вселенной, из которой, навсегда уходил человек еще молодой, поди, лет за тридцать всего. Неизвестно, зачем он пришел в этот мир (уж, конечно, не по своему желанию), неизвестно, зачем до срока, в муках его покинул — по злой воле все тело все того же мятущегося, не находящего себе места и покоя человечества. Он давно уже затих. Я отвернул плащ — палатку, еще на что-то надеясь. Но он был уже мертв, восковой нос у него странно и как-то сразу заострился.
И опять — ни имени его, ни фамилии. А где-то, быть может, живут его дети, внуки, не подозревая, что есть еще на этом свете свидетель агонии их отца, их деда, каких-то слов, его последнего страдания. Печальное свидетельство, но все же… Всем нам важны и скорбные приметы такой вот памяти — если мы люди…
Я столько навидался за эти два — три дня смертей, самых ужасных и кровавых, вплоть до оторванных рук, ног и даже голов, что эта, по — домашнему тихая, покорная и безответная, никак меня уже не задела. Снова прикрыв артиллеристу лицо, прислушиваясь к тягостно екающим болям в помятой собственной груди, я не упускал из виду и двух «мессеров», по — хозяйски беспечно — широко рыскавших в небе. Да, наших там не было. Небо было немецкое. Вполне. Никто в этих «мессеров» не стрелял, зенитки если где-то и были, стояли большей частью на прямой наводке, имея другую задачу (все дни тяготило ожидание прорыва немецких танков). Очереди две — три пилоты истратили шутя и на нашу телегу, пули взбили впереди пыль — и только. Видно, и впрямь не было заинтересованности в результате. А я так и не успел испугаться, не поняв сразу, что снова оказался мишенью.