Живое золото
Шрифт:
"К чему это он? Разве отсюда убежишь? Нет, он это неспроста... Хитрец!..." - пронеслось в мозгу Рублёва.
– Нет...
– проговорил он, догадываясь о возможной провокации.
– Я, знаешь ли, человек азартный. Не мне игру прерывать на середине, если её ещё выиграть можно... Я до конца поборюсь. Может, царём стану. Чем чёрт не шутит... А вам за попытку вызволить меня - спасибо. Я этого не забуду...
– Странный вы человек, - покачал головой Ферзь.
– Любой бы на вашем месте сбежал... А вы ради власти смерти не боитесь. Может, и
– Нет, нет, - улыбнулся Андрей, выглядывая, не подслушивает ли их кто за углом.
– Я просто игрок. Мне охота посмотреть, чем закончится эта партия... А властью, как и жизнью, я не особенно дорожу. Я ведь, знаете, никого и ничего в этом мире не люблю, неспособен я на это чувство. Меня на земле ничто не держит... кроме разума, который привык распутывать сложные узелки. Для этого я в архив устроился, с прошлым работать, истину искать. А тут - те же поиски, только с большей остротой... Этот узел, узел власти - его мне очень охота развязать. Понять, в чём его секреты... Это дело чести. Понимаете?
– Тут мало что поймёшь, - недоумённо протянул Алексей Иванович.
– Но поперёк вашей воле я не пойду. Продолжайте свою... партию. Идите домой и никого не ждите... Вы свою судьбу выбрали, и это уже хорошо. А правилен ли ваш выбор - этого никто не знает. Даже вы сами... А я откланиваюсь, откланиваюсь.
Отвешивая подобострастные поклоны, толстячок задом наперёд засеменил по коридору.
Андрей подождал, пока он скроется из вида, улыбнулся и покрутил пальцем у виска. И направился к распахнутым дверям своей комнаты.
ЭКСПЕРИМЕНТ НА ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ СЕРДЦЕ
В комнате было темно: после наступления планетарной осени светать стало поздно. Андрей закрыл дверь, подошёл в темноте к окну, молча закурил.
Было тихо, - Эмпедокл и Сарториус явно отсутствовали. "Наверно, их вызвали куда-то... Мало ли что..." - подумал Рублёв. Продвигаясь наощупь к выключателю света, он неожиданно наткнулся на что-то тёплое и живое.
– Ой! Кто это?
– вырвалось у него.
– Не бойся... Это я, я...
– свет в комнате зажёгся, и Андрей увидел Казарскую.
Художница сидела в его кресле, положив ногу на ногу. Она накинула на плечи его пиджак и смотрела на хозяина неподвижными египетскими глазами. Узкое лицо гостьи казалось особенно смуглым, словно обугленным. Тонкие брови-стрелы чуть подрагивали, острый подбородок был воинственно поднят. Валерия медленно покусывала нижнюю губу.
– Ты что? Ты как здесь? Как пробралась?
– Рублёв оторопел, не ожидая увидеть школьную подругу в своём заточении.
– Да у меня тут свои люди есть... Глебка, Вадимка и прочие...
– быстро проговорила Валерия, словно оправдываясь.
– Да неважно это. Я не зря здесь... Я одно тебе одно хочу сказать... Самое важное...
– Что? Что?
– голова Рублёва шла по кругу.
– А то... Тебя казнить хотят. Ты им - им, понимаешь?
– неугоден.
– Почему это? Сами меня избирали... Почему так?
– А потому. Чертоворот в природе начался великий. Старцы из Ареопага из ума выжили... Как Григорий последний умер, так у нас всё перевернулось... и не хочет укладываться.
Не произнося ни слова, Андрей нервно побарабанил пальцами по столу. Сплюнул. Выбросил непотухшую сигарету в окно. Тут же закурил вторую - зажечь её удалось только с третьей попытки. На щеках пленника задвигались мускулы.
– Что ты молчишь?
– почти прошептала Казарская, удивлённая его реакцией.
– Да так...
– горько улыбнулся пленник.
– Бог любит молчаливых. А - вообще - смешно всё это. Финита ля комедия... Чертоворот и прочее... Смешно. Так смешно, что страшно.
Еще минуту в комнате царило молчание. Потом Андрей повторил, глухо, утробным голосом:
– Всё-таки страшно. Да.
– Знаешь, есть такая легенда, - тихо заговорила Валерия, желая развеять его меланхолию.
– Одного римского патриция, давно, осудили на смерть. Он боялся смерти страшно. И, чтобы его успокоить, его любовница - рабыня его - вонзила к себе в грудь кинжал и сказала: "Видишь, это совсем не больно"...
– И что ты хочешь сказать этим?
– грубо прервал её Андрей.
– Что ему от этого легче стало? Не думаю... или ты так же, как она, сделать хочешь? Мне от этого легче умирать не станет, уж поверь!
Лицо Андрея приняло хмурое, но величественное выражение, которое так нравилось Валерии.
– Какой ты красивый...
– прошептала она.
– Вот эту горькую складку у рта я у тебя и люблю... Горькую, скептическую, мудрую... Вроде и не жил ты ещё, а уже всё понял... и осудил. По-настоящему, с любовью...
Валерия обвила тонкими руками шею Андрея, прижалась своей смуглой щекой к его бледной, обросшей щетиной щеке... Она гладила его по лёгким белым волосам, по широкому лбу, проводила пальчиком по бровям - а Андрей только скептически хмурился. Но она продолжала свои ласки, и в конце концов пленник сдался, чтобы броситься в наступление.
Приступ за приступом, атака за атакой - но она была неприступна, как крепость. Стены её плоти были крепки, но с какой силой звали, влекли, привораживали Андрея её серебряные бёдра, крепкие, узкие ступни и злая, золотая орда острых, жалящих взоров! Андрей бросался на приступ снова и снова. Ветер из открытого окна, как острая сеть, вонзался в его кожу, звёзды текли по коже, как рыбёшки, трепыхаясь в сети, и небо щурило свои монгольские узкие глаза... Валерия сдавалась, - сдавалась на милость побеждённому. Кончилась война! И, как лавина - между гор, между её грудей, между бёдер колдовала, дымилась, извергалась к небу дикая, магматическая любовь.