Живое золото

Козырев Андрей Вячеславович

От попадания крови на тела солдат человеческая плоть скукоживалась и мертвела. Воины, хоть чуть-чуть соприкоснувшиеся с адской жидкостью, из цветущих юношей превращались в мумии - безжизненные, тощие, цвета пергамента. За какие-то пятнадцать минут все распылители были выведены из строя, все солдаты мумифицированы. Люди-ящеры тоже не могли больше сражаться - они потратили слишком много крови, больше, чем предполагалось, и обессилели. Жить большинству из них, скорее всего, оставалось недолго.

Многие маги лежали, слегка постанывая, и глядели

в небо бескровными белыми глазами; другие, сохранившие ещё силы, еле-еле брели назад, к берегу, где их собирала летающая на стрекозиных крыльях машина. Но их дело было сделано - смертельное оружие Срединной империи, световая стена, существовавшая в единственном экземпляре, была уничтожена. Более никто из воюющих сторон не мог применить это оружие в течение как минимум месяца.

У Срединного царства не было оружия, имеющего равную силу. Для того, чтобы привлечь к бою новые резервы, ввести новые технологии, требовалось время. Сопротивление атлантистам задыхалось...

А атлантисты явно готовились к новой атаке.

За стенами Хрустального дворца всё чаще мелькали оранжевые молнии - лучи воздушной разведки, ощупывавшие укрепления для новой атаки.

Из-за химических испарений, поднимавшихся от трупов магов и мумий солдат, небо из серого превратилось в зелёное.

Находиться во дворце стало опасно.

НЕ СЧЕСТЬ ЧУДОВИЩ В КАМЕННЫХ ПЕЩЕРАХ

Рублёва вывели из камеры и препроводили в Подземье, в бункер. Там скрывались все жители дворца, жизнями которых дорожил Ареопаг.

Андрей попал в одно помещение к художнику-косторезу Ивану Фёдоровичу Скорино. Художник был человеком колоритным. Большой чёрный берет, нос картошкой, грузное туловище на тонких ногах - всё это делало его похожим на гриб-боровик. Иван Фёдорович, когда-то маститый, уважаемый мастер, растерявший значительную часть своей славы благодаря дебошам, увлекался собиранием всего безобразного.

– Не так ли и Бог... там... нас собирает?...
– говорил он тихо, показывая рукой на свою коллекцию.

В его комнате было темно и сыро, пахло чем-то терпким, холодным, потусторонним. Помещение освещалось тусклыми лампочками. Вдоль стен, обитых деревом, стояли нестройными рядами экспонаты богатой коллекции. Были там и огромные лосиные рога, и кандалы, в которых больше ста лет назад шли в Острог каторжники, и старые иконы с тёмными ликами, и много других интересных вещей. Говорили, что где-то у Лобстера хранится бедро Адама, первого человека на земле, найденное им в археологической экспедиции по северу Острожского края.

В углу лежали сложные композиции, вырезанные Лобстером на больших деревянных досках. Художник показывал их Андрею - одну за другой.

– А эта картина что значит?
– спрашивал Рублёв, не понимая смысла его туманных аллегорий.

Иван Филиппович своим глуховатым голосом неторопливо объяснял ему свои туманные замыслы:

– Сия картина называется "У трона вечного Паяца". Здесь, внизу, вырезана жизнь - людишки, любящие, враждующие, умирающие и тэ пэ. А здесь, над узким фризом их жизни, возвышается трон Великого Паяца. Вот он сидит, с неподвижным размалёванным лицом и каменными глазами...

– А кто он, Паяц? Бог?
– недоумённо спрашивал Андрей.

– Это, понимашь, - некий демиург, у трона которого скитаются души, - объяснял Скорино.
– Кто такой этот Паяц, никто не знает. Бог он или дьявол - нам не угадать. Но он шутит с нами. Чувство юмора у него отменное, но смеяться не хочет никто. Вот он и в обиде. Если бы мы побольше смеялись над его шутками, он бы не был так жесток... Но это - просто моя фантазия. Просто выдумка. Вот так.

Косторез улыбнулся. Круглые рыбьи глаза на плоском морщинистом лице засветились странным светом.

– А вообще - кто это? С кого вы этого паяца рисовали? Вроде на вас похож... Или нет? Кто это?
– допытывался наследник.

– О, юноша. Если бы мы поняли, кто это, мы бы так захохотали - или завопили, кто знает?
– что мир бы содрогнулся... Как там поэт один сказал:

Но если бы негодованья крик,

Но если б вопль тоски великой

Из глубины сердечныя возник

Вполне торжественный и дикой, -

Костями бы среди своих забав

Содроглась ветреная младость,

Играющий младенец, зарыдав,

Игрушку б выронил, и радость

Покинула б чело его навек,

И заживо б в нём умер человек!...

Густо клокотавший голос костореза казался доносящимся откуда-то изнутри, из запредельного, внутреннего пространства. Упитанный живот Ивана Фёдоровича сотрясался - вот-вот лопнет. Паяц с картины смотрел на своего создателя осуждающе.

Рублёву не хотелось дальше говорить об этой вещи. Ему было известно, что Скорино - человек верующий, но богоборец. Тревожить его внутренние раны молодой архивариус не хотел. Надо было перевести беседу на другую тему.